Подпоручик Дуб вначале не замечал этого и продолжал своюречь:

— Эту дисциплину и долг послушания, обязательную любовьсолдата к офицеру можно выразить очень кратко, ибо отношения между солдатом иофицером несложны: один повинуется, другой повелевает. Мы уже давно знаем изкниг о военном искусстве, что военный лаконизм, военная простота являютсяименно той добродетелью, которую должен усвоить солдат, волей-неволей любящийсвоего начальника. Начальник в его глазах должен быть величайшим, законченным,выкристаллизовавшимся образцом твёрдой и сильной воли.

Теперь только подпоручик Дуб заметил, что Швейк не отрываясьсмотрит на него и держит «равнение направо». Ему это было очень неприятно, таккак внезапно он почувствовал, что запутался в своей речи и не может выбратьсяиз бездны любви солдата к начальнику, а потому он заорал на Швейка:

— Чего ты на меня уставился, как баран на новые ворота?

— Согласно вашему приказу, осмелюсь доложить, господинлейтенант. Вы как-то сами изволили обратить моё внимание на то, что, когда выразговариваете, я должен не спускать глаз с ваших уст. Потому как любой солдатобязан свято выполнять приказы своего начальника и помнить их всю жизнь, я былвынужден так поступить.

— Смотри, — кричал подпоручик Дуб, — в другуюсторону! А на меня смотреть не смей, дурак! Знаешь, что я этого не люблю, невыношу твоей глупой морды. Я тебе ещё покажу кузькину мать…

Швейк сделал «равнение налево» и, как бы застыв, продолжалшагать рядом с подпоручиком Дубом.

Подпоручик Дуб не стерпел.

— Куда смотришь, когда я с тобой разговариваю?

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, согласновашему приказу, я сделал «равнение налево».

— Ах, — вздохнул подпоручик Дуб, — мука мне стобой! Смотри прямо перед собой и думай: «Я такой дурак, что мне терятьнечего». Запомнил?

Швейк, глядя перед собой, сказал:

— Разрешите спросить, господин лейтенант, должен ли яна это ответить?

— Что ты себе позволяешь?! — заорал подпоручикДуб. — Как ты со мной разговариваешь? Что ты имел в виду?

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, я имел в видуваш приказ на одной из станций, чтобы я вообще не отвечал, даже когда вызакончите свою речь.

— Значит, ты боишься меня. — обрадовалсяподпоручик Дуб. — Но как следует ты меня ещё не узнал! Передо мнойтряслись и не такие, как ты, запомни это! Я укрощал и не таких молодчиков!..Молчи и иди позади, чтобы я тебя не видел!

Швейк отстал и присоединился к санитарам. Здесь он удобноустроился в двуколке и ехал до самого привала, где наконец все дождались супа имяса злополучной коровы.

— Эту корову должны были, по крайней мере, недели двемариновать в уксусе, ну, если не корову, то хотя бы того, кто еёпокупал. — заявил Швейк.

Из бригады прискакал ординарец с новым приказом одиннадцатойроте: маршрут изменяется на Фельдштейн; Вораличе и Самбор оставить в стороне,так как в Самборе разместить роту нельзя, ввиду того что там находятся двапознанских полка.

Поручик Лукаш распорядился: старший писарь Ванек со Швейкомподыскивают для роты ночлег в Фельдштейне.

— Только не выкиньте, Швейк, опять какой-нибудь штукипо дороге. — предупредил поручик Лукаш. — Главное, повежливееобращайтесь с местными жителями.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —постараюсь. Я на рассвете вздремнул немного, и приснился мне скверный сон.Снилось мне корыто, из которого всю ночь текла вода по коридору дома, где яжил, пока вся не вытекла. У домовладельца промок потолок, и он мне тут жеотказал от квартиры. Такой же, господин обер-лейтенант, случай действительнопроизошёл однажды в Карлине за виадуком…

— Оставьте нас в покое, Швейк, со своими глупымиисториями и посмотрите лучше с Ванеком по карте, куда вам следует идти. Видитездесь эту деревню? Отсюда вы повернёте направо, к речке, и по течению рекидоберётесь до ближайшей деревни. От первого ручья, который впадает в реку (онбудет у вас по правую руку), пойдёте просёлочной дорогой в гору прямо на север.Заблудиться тут нельзя. Вы попадёте в Фельдштейн и никуда больше. Запомнили?

Швейк со старшим писарем Ванеком отправились в путь согласномаршруту.

Было за полдень. Парило. Земля тяжело дышала. Из плохозасыпанных солдатских могил несло трупным запахом. Они пришли в места, гдепроисходили бои во время наступления на Перемышль. Тут пулемёты скосили целыебатальоны людей. Рощицы у речки свидетельствовали об ураганном артиллерийскомогне. Повсюду, на широких равнинах и на склонах гор, из земли торчали какие-тообрубки вместо деревьев, и вся эта пустыня была изрезана траншеями.

— Пейзаж тут не тот, что под Прагой, — заметилШвейк, лишь бы нарушить молчание.

— У нас уже жатва прошла, — вспомнил старшийписарь Ванек. — В Кралупском районе жать начинают раньше всех.

— После войны здесь хороший урожай уродится, посленебольшой паузы проговорил Швейк. — Не надо будет покупать костяной муки.Для крестьян очень выгодно, если на их полях сгниёт целый полк: короче говоря,это для них хлеб. Одно только меня беспокоит, как бы эти крестьяне не дали себяодурачить и не продали бы понапрасну эти солдатские кости сахарному заводу накостяной уголь. Был в Карлинских казармах обер-лейтенант Голуб. Такой былучёный, что в роте его считали дурачком, потому что из-за своей учёности он ненаучился ругать солдат и обо всём рассуждал лишь с научной точки зрения.Однажды ему доложили, что розданный солдатам хлеб жрать нельзя. Другого офицератакая дерзость возмутила бы, а его нет, он остался спокойным, никого не обозвалдаже свиньёй или, скажем, грязной свиньёй, никому не дал по морде. Толькособрал всех солдат и говорит им своим приятным голосом: «Солдаты, вы преждевсего должны осознать, что казармы — это не гастрономический магазин, где выможете выбирать маринованных угрей, сардинки и бутерброды. Каждый солдат долженбыть настолько умён, чтобы безропотно сожрать всё, что выдаётся, и должен бытьнастолько дисциплинирован, чтобы не задумываться над качеством того, что дают.Представьте себе, идёт война. Земле, в которую нас закопают после битвы,совершенно безразлично, какого хлеба вы налопались перед смертью. Она — матьсыра-земля — разложит вас и сожрёт вместе с башмаками. В мире ничего неисчезает. Из вас, солдаты, вырастут снова хлеба, которые пойдут на хлеб дляновых солдат. А они, может, так же как и вы, опять будут недовольны, будутжаловаться и налетят на такого начальника, который их арестует и упечёт так,что им солоно придётся, ибо он имеет на это право. Теперь я вам, солдаты, всёхорошо объяснил и ещё раз повторять не буду. Кто впредь вздумает жаловаться,тому так достанется, что он вспомнит мои слова, когда вновь появится на божийсвет». «Хоть бы обложил нас когда», — говорили между собой солдаты, потомучто деликатности в лекциях господина обер-лейтенанта всем опротивели. Раз менявыбрали представителем от всей роты. Я должен был ему сказать, что все еголюбят, но военная служба не в службу, если тебя не ругают. Я пошёл к нему наквартиру и попросил не стесняться: военная служба — вещь суровая, солдатыпривыкли к ежедневным напоминаниям, что они свиньи и псы, иначе они теряютуважение к начальству. Вначале он упирался, говорил что-то о своейинтеллигентности, о том, что теперь уже нельзя служить из-под палки. В концеконцов я его уговорил, он дал мне затрещину и, чтобы поднять свой авторитет,выбросил меня за дверь. Когда я сообщил о результатах своих переговоров, всеочень обрадовались, но он им эту радость испортил на следующий же день. Подходитко мне и в присутствии всех говорит: «Швейк, я вчера поступил необдуманно, вотвам золотой, выпейте за моё здоровье. С солдатами надо обходиться умеючи».