После долгого размышления Балоун ответил:

— Чуют доброго человека.

Он ничем себя не выдал, хотя одна из собак всё время хваталаего за руку, которой он придерживал сало.

Во время поисков квартир было установлено, что Лисковец —большой посёлок, действительно сильно истощённый войной. Правда, он непострадал от пожаров, воюющие стороны каким-то чудом не втянули его в сферувоенных действий, но зато именно здесь разместилось население начистоуничтоженных сёл Хырова, Грабова и Голубли.

В некоторых хатах ютилось по восемь семейств. Вследствиепотерь, нанесённых грабительской войной, один из периодов которой пронёсся надними, как бурное наводнение, они терпели страшную нужду.

Роту пришлось разместить в маленьком разрушенномвинокуренном заводе на другом конце села. В бродильне завода разместилось всегополроты. Остальные были размещены по десять человек в нескольких усадьбах, кудабогатые шляхтичи не впускали несчастную голытьбу, обнищавших и лишённых землибеженцев.

Штаб роты со всеми офицерами, старшим писарем Ванеком,денщиками, телефонистом, санитарами, поваром и Швейком разместился в домесельского священника, который тоже не впустил к себе ни одной разорённой семьииз окрестных сёл. Поэтому свободного места у него было много.

Ксёндз был высокий худой старик, в выцветшей засаленнойрясе. Из скупости он почти ничего не ел. Отец воспитал его в ненависти крусским, однако эту ненависть как рукой сняло после отступления русских, когдав село пришли солдаты австрийской армии. Они сожрали всех гусей и кур, которыхрусские не тронули, хоть у него стояли лохматые забайкальские казаки.

Когда же в Лисковец вступили венгры и выбрали весь мёд изульев, он ещё более яростно возненавидел австрийскую армию. Ныне он сненавистью смотрел на своих непрошеных ночных гостей; ему доставлялоудовольствие вертеться около них и, пожимая плечами, злорадно повторять: «Уменя ничего нет. Я нищий, вы не найдёте у меня, господа, ни кусочка хлеба».

Более всех этим был огорчён Балоун, который едва нерасплакался при виде такой нужды. Перед его мысленным взором непрестанномелькало представление о каком-то поросёнке, подрумяненная кожица которого хрустити аппетитно пахнет. Балоун клевал носом в кухне ксёндза, куда время от временизаглядывал долговязый подросток, работавший за батрака и кухарку одновременно.Ему строго-настрого приказано было следить за тем, чтобы в кухне чего-либо нестащили.

Но и в кухне Балоун не нашёл ничего, кроме лежавшей насолонке бумажки с тмином, который он тотчас высыпал себе в рот. Аромат тминавызвал у него вкусовые галлюцинации поросёнка. За домом священника, во дворемаленького винокуренного завода, горел огонь под котлами полевой кухни. Кипелавода, но в этой воде ничего не варилось.

Старший писарь с поваром обегали всё село, тщетно разыскиваясвинью. Повсюду им отвечали, что москали всё или съели, или забрали.

Разбудили также еврея в корчме, который стал рвать на себе пейсыи сожалеть, что не может услужить панам солдатам, а под конец пристал к ним,прося купить у него старую, столетнюю корову, тощую дохлятину: кости да кожа.Он требовал за неё бешеные деньги, рвал бороду и клялся, что такой коровы ненайти во всей Галиции, во всей Австрии и Германии, во всей Европе и во всёммире. Он выл, плакал и божился, что это самая толстая корова, которая по волеИеговы когда-либо появлялась на свет божий. Он клялся всеми праотцами, чтосмотреть на эту корову приезжают из самого Волочиска, что по всему краю идётмолва, что это не корова, а сказка, что это даже не корова, а самый тучныйбуйвол. В конце концов он упал перед ними и, обнимая колена то одного, тодругого, взывал: «Убейте лучше старого несчастного еврея, но без коровы не уходите».

Его завывания привели писаря и повара в совершенноезамешательство, и в конце концов они потащили эту дохлятину, которой погнушалсябы любой живодёр, к полевой кухне. Ещё долго после этого, когда уже деньги былиу него в кармане, еврей плакал, что его окончательно погубили, уничтожили, чтоон сам себя ограбил, продав задёшево такую великолепную корову. Он умолялповесить его за то, что на старости лет сделал такую глупость, из-за которойего праотцы перевернутся в гробу.

Повалявшись ещё немного в пыли, он вдруг стряхнул с себя всюскорбь, пошёл домой в каморку и сказал жене: «Elsa lébn,[283]солдаты глупы, а Натан твой мудрый!»

С коровой было много возни. Моментами казалось, её вообщеневозможно ободрать. Когда с неё стали сдирать шкуру, шкура разорвалась и подней показались мускулы, скрученные, как высохшие корабельные канаты.

Между тем откуда-то притащили мешок картофеля и, не надеясьна успех, стали варить эти сухожилия и кости, в то время как рядом, у малойкухни, повар в полном отчаянии стряпал офицерский обед из кусков этого скелета.

Эта несчастная корова, если можно так назвать сие редкоеявление природы, надолго запомнилась всем, и можно почти с уверенностью сказать,что, если бы перед сражением у Сокаля командиры напомнили солдатам олисковецкой корове, вся одиннадцатая рота со страшным рёвом и яростью бросиласьбы на неприятеля в штыки.

Корова оказалась такой бессовестной, что даже супа из неё неудалось сварить: чем больше варилось мясо, тем крепче оно держалось на костях,образуя с ним единое целое, закостенелое, как бюрократ, проводящий всю жизньсреди канцелярских бумаг и питающийся только «делами».

Швейк, в качестве курьера поддерживавший постоянную связь междуштабом и кухней, чтобы установить, когда мясо будет сварено, доложил наконецпоручику Лукашу:

— Господин обер-лейтенант, из коровы уже получилсяфарфор. У этой коровы такое твёрдое мясо, что им можно резать стекло. ПоварПавличек, попробовав вместе с Балоуном мясо, сломал себе передний зуб, а Балоун— задний коренной.

Балоун с серьёзным видом стал перед поручиком Лукашем и,заикаясь, подал ему свой сломанный зуб, завёрнутый в «Лурдскую песню».

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я сделалвсё, что мог. Этот зуб я сломал об офицерский обед, когда мы вместе с поваромпопробовали, нельзя ли из этого мяса приготовить бифштекс. При этих его словахс кресла у окна поднялась мрачная фигура. Это был подпоручик Дуб, которогосанитарная двуколка привезла совершенно разбитым.

— Прошу соблюдать тишину, — произнёс он голосом,полным отчаяния, — мне дурно!

И он опять опустился в старое кресло, в каждой щели которогобыли тысячи клопиных яичек.

— Я утомлён, — проговорил он трагическимголосом, — я слаб и болен, прошу в моём присутствии не говорить осломанных зубах. Мой адрес: Смихов, Краловская, номер восемнадцать. Если я недоживу до утра, то прошу осторожно известить об этом мою семью и прошу не забытьнаписать на моей могиле, что до войны я был преподавателем императорской икоролевской гимназии.