— Это поистине странно, Швейк, — сказал поручикЛукаш, — вы имеете обыкновение, как я вам уже много раз говорил, особымобразом унижать офицерство.

— Нет у меня такого обыкновения, — откровеннопризнался Швейк. Я только хотел рассказать, господин обер-лейтенант, как раньшена военной службе люди сами доводили себя до беды. Этот человек думал, что онобразованнее господина обер-лейтенанта, и хотел Луной унизить его в глазахсолдат. А когда он получил земную затрещину, все облегчённо вздохнули, никомуэто не было неприятно, наоборот, всем понравилось, как сострил господинобер-лейтенант с этой земной затрещиной; это называется спасти положение. Нужнотут же, не сходя с места, что-нибудь придумать, и дело в шляпе. Несколько леттому назад, господин обер-лейтенант, в Праге, напротив кармелитского монастыря,была лавка пана Енома. Он торговал кроликами и другой птицей. Этот пан Еномстал ухаживать за дочерью переплётчика Билека. Пану Билеку это не нравилось, ион публично заявил в трактире, что, если пан Еном придёт просить руки егодочери, он так спустит его с лестницы, что весь мир ахнет. Пан Еном напился ивсё же пошёл к пану Билеку, встретившему его в передней с большим ножом,которым он обрезал книги и который выглядел как нож, каким вскрывают лягушек.Билек заорал на пана Енома, — чего, мол, ему здесь надо. Тут милейший панЕном так оглушительно пукнул, что маятник у стенных часов остановился. ПанБилек расхохотался, подал пану Еному руку и сказал: «Милости прошу, войдите,пан Еном; присядьте, пожалуйста, надеюсь, вы не накакали в штаны? Ведь я нетакой уж злой человек. Правда, я хотел вас выбросить, но теперь вижу, — выочень приятный человек и большой оригинал. Я переплётчик, прочёл много романови рассказов, но ни в одной книге не написано, чтобы жених представлялся такимобразом». Он смеялся до упаду, заявил, что ему кажется, будто они с самого рождениязнакомы, словно родные братья. Он с радостью предложил гостю сигару, послал запивом, за сардельками, позвал жену, представил ей его, рассказал со всемиподробностями об его визите. Та плюнула и ушла. Потом он позвал дочь и сообщил:«Этот господин при таких-то и таких-то обстоятельствах пришёл просить твоейруки». Дочь тут же расплакалась и заявила, что не знает такого и видеть егодаже не хочет, так что обоим ничего не оставалось, как выпить пиво, съестьсардельки и разойтись. После этого пан Еном был опозорен в трактире, куда ходилБилек, и всюду, во всём квартале, его иначе не звали, как «засранец Еном». Ивсе рассказывали друг другу, как он хотел спасти ситуацию. Жизнь человеческаявообще так сложна, что жизнь отдельного человека, осмелюсь доложить, господинпоручик, ни черта не стоит. Ещё до войны к нам в трактир «У чаши» на Боиштеходили полицейский, старший вахмистр пан Губичка, и один репортёр, которыйохотился за сломанными ногами, задавленными людьми, самоубийцами и печатал оних в газетах. Это был большой весельчак, в дежурной комнате полиции он бывалчаще, чем в своей редакции. Однажды он напоил старшего вахмистра Губичку,поменялся с ним в кухне одеждой, так что старший вахмистр был в штатском, а изпана репортёра получился старший вахмистр полиции. Он прикрыл только номерревольвера и отправился в Прагу на дозор. На Рессловой улице, за бывшейСватовацлавской тюрьмой, глубокой ночью он встретил пожилого господина вцилиндре и шубе под руку с пожилой дамой в меховом манто. Оба спешили домой и неразговаривали. Он бросился к ним и рявкнул тому господину прямо в ухо: «Неорите так, или я вас отведу!» Представьте себе, господин обер-лейтенант, ихиспуг. Тщетно они объясняли, что, очевидно, здесь какое-то недоразумение, онивозвращаются с банкета, который был дан у господина наместника. Экипаж довёз ихдо Национального театра, а теперь они хотят проветриться. Живут они недалеко,на Морани, сам он советник из канцелярии наместника, а это его супруга. «Выменя не дурачьте, — продолжал орать переодетый репортёр. — Вам темболее должно быть стыдно, если вы, как вы утверждаете, советник канцеляриигенерал-губернатора, а ведёте себя как мальчишка. Я за вами уже давно наблюдаю,я видел, как вы тростью колотили в железные шторы всех магазинов, попадавшихсявам по дороге, и при этом ваша, как вы говорите, супруга помогала вам». —«Ведь у меня, как видите, никакой трости нет. Это, должно быть, кто-то, шедшийвпереди нас». — «Как же эта трость может у вас быть, — ответилпереодетый репортёр, — когда, я это сам видел, вы её обломали вон за темуглом о старуху, которая разносит по трактирам жареную картошку и каштаны».Дама даже плакать была не в состоянии, а господин советник так разозлился, чтостал обвинять его в грубости, после чего был арестован и передан ближайшемупатрулю в районе комиссариата на Сальмовой улице. Переодетый репортёр велел этупару отвести в комиссариат, сам он-де идёт к «Святому Индржиху», по служебнымделам был на Виноградах. Оба нарушили ночную тишину и спокойствие и принималиучастие в ночной драке, кроме того, они нанесли оскорбление полиции. Онторопится, у него есть дело в комиссариате святого Индржиха, а через час онпридёт в комиссариат на Сальмовую улицу.

Таким образом, патруль потащил обоих. Они просидели до утраи ждали этого старшего вахмистра, который между тем окольным путём пробрался «Кчаше» на Боиште, разбудил старшего вахмистра Губичку, деликатно рассказал ему ослучившемся и намекнул о том, что может подняться серьёзное дело, если тот небудет держать язык за зубами.

Поручик Лукаш, видимо, устал от разговоров. Прежде чемпустить лошадь рысью, чтобы обогнать авангард, он сказал Швейку:

— Если вы собираетесь говорить до вечера, то это час отчасу будет глупее и глупее.

— Господин обер-лейтенант, — кричал вследотъезжавшему поручику Швейк, — хотите узнать, чем это кончилось?

Поручик Лукаш поскакал галопом.

Подпоручик Дуб настолько оправился, что смог вылезти изсанитарной двуколки, собрал вокруг себя весь штаб роты и, как бы в забытьи,стал его наставлять. Он обратился к собравшимся со страшно длинной речью,обременявшей их больше, чем амуниция и винтовки.

Это был набор разных поучений. Он начал:

— Любовь солдат к господам офицерам делает возможныминевероятные жертвы, но вовсе не обязательно, — и даже наоборот, —чтобы эта любовь была врождённой. Если у солдата нет врождённой любви, то егоследует к ней принудить. В гражданской жизни вынужденная любовь одного кдругому, скажем, школьного сторожа к учительскому персоналу, продолжается дотех пор, пока существует внешняя сила, вызывающая её. На военной службе мынаблюдаем как раз противоположное, так как офицер не имеет права допускать нисо стороны солдата, ни со своей собственной стороны малейшего ослабления этойлюбви, которая привязывает солдата к своему начальнику. Эта любовь — не обычнаялюбовь, это, собственно говоря, уважение, страх и дисциплина.

Швейк всё это время шёл с левой стороны санитарной повозки.И пока подпоручик Дуб говорил, Швейк шагал, повернув голову к подпоручику,делая «равнение направо».