с Тоней оно не предвещало ничего хорошего.

— Тоня и Гена, сядьте, пожалуйста. Разговор есть.

Он потер руки одна об другую и откинулся на спинку металлического колченогого кресла.

— Рановато топить перестали. Холодно еще. Правда?

Антонина, подготовившаяся, наконец, к выходу, бессильно опустилась на ближайший стул.

— Валентин Аркадьевич, мы устали. Три пары подряд у меня и у Гены!

— Тоня, да Вы, никак, опять опаздываете с работы? Что же, обстоятельства сильнее нас! Придется задержаться. Дело первостепенной важности.

— Валентин Аркадьевич, у Вас других дел просто не бывает! — возмутилась Буланова, досадуя на свои кокетство, шапку, косынку и потрепанную тетрадь. Она понимала, что если бы не ее выкрутасы, мы были бы уже у остановки трамвая на Пушкинской.

— Верно. Я к вам обращаюсь только в самых крайних случаях. Предпочитаю все, что только можно, делать сам. Но меня, к сожалению, на все не хватает. В сутках всего лишь двадцать четыре часа. Я забыл, когда последний раз был не то, что в театре, а в обычном кино. Это вы в курсе всех последних событий в этом мире! А я вот и последнего журнала уже две недели не могу просмотреть. Мне из Казани Петров звонит, читал ли я их последний опус, спрашивает! А я и не открывал его! — Ампиров вздохнул, но хорошее расположение духа все же оставалось при нем.

— Стыдно сказать, но я даже газет не успеваю просматривать! Хорошо, что парторг не слышит! Вы же знаете, Шорина — человек принципиальный. Не посмотрит, что я заведующий кафедрой! Вклеит мне взыскание по партийной линии! А мне, при моих тяжбах с администрацией да этими халтурщиками — строителями, только партийного взыскания не хватало!

«Кокетничает здесь еще! Можно подумать, он и в самом деле Шориной боится»! — возмутилась про себя Буланова. Но шефу в глаза такого, конечно, не скажешь.

— Валентин Аркадьевич, а я детей своих вижу только рано утром и поздно вечером! Кроме того, мы с Геной так устали, что все равно наша беседа в толк уже не пойдет. Давайте отложим ее до завтра.

— Тоня, когда вы, наконец, повзрослеете? Сколько я Вам говорил, не нужно расписываться за других. Геннадий Алексеевич молчит, а Вы за него со мной пытаетесь диалог вести. Ей-Богу, в Вас пропала великая адвокатесса нашего века! Я бы сам с удовольствием отложил эту беседу не то, что до завтра, а вообще на неопределенный срок. Но, повторяю, обстоятельства сильнее нас.

— Валентин Аркадьевич!.. — начала было распаляться Буланова, но Ампиров повысил голос:

— Сядьте, Тоня! Послушайте меня, пожалуйста! Закончим разговор, и я Вас больше не задерживаю! — Он сделал паузу и продолжил совершенно спокойным тоном. — Я сейчас посмотрел ваши расписания. Завтра Вы с Геннадием Алексеевичем свободны. Я имею в виду, занятий нет. Так вот, я хотел бы, чтобы завтрашний день вы посвятили вот чему.

Буланова в изнеможении уронила голову на грудь, а у меня все внутри заныло, защемило и сжалось. Рухнули все планы на завтра, единственный свободный день перед праздником. Ну зачем я дожидался Буланову? Почему не ушел без нее? Почему не сказал, что я очень тороплюсь? Нет, пора начинать жить своим умом! Вечно я у кого-нибудь на поводу!

А шеф достал носовой платок, отчаянно высморкался и начал свой монолог.

— Извините, пожалуйста. У меня насморк. На стройке такие сквозняки!

Он спрятал в карман по обыкновению немилосердно измятый носовой платок, посмотрел на часы и продолжил:

— Днями должна быть комиссия по приему в эксплуатацию нашего радиофизического корпуса. Когда именно, пока еще не известно. Но очень скоро. Хорошо, что не завтра, иначе была бы катастрофа. Вот почему я хочу, чтобы завтрашний день ни в коем случае не был потерян. Завтра мне могут позвонить и сказать, что комиссия назначена на послезавтра. Тогда мы окажемся в очень щекотливом положении. Понимаете

Мы продолжали слушать, не обратив внимания на риторический вопрос шефа.

— Я хочу, чтобы вы с Геной завтра с самого утра занялись обследованием нашего нового корпуса. Ну, не с восьми, чтобы не душиться в переполненном транспорте и чтобы Тоня успела управиться с утренними делами — дети, завтрак и прочее. Часиков, скажем, с десяти, не позже. Идет?

— Что нам еще остается? — сказал я в полной безнадежности.

— Так вот, к десяти утра я вас жду у себя в кабинете. Я вам дам общую тетрадь, в которую вы должны будете все записывать. Вы пройдете с первого этажа, даже нет, с подвала и гаражного помещения до самой крыши. Ваша обязанность отыскивать все недоработки, все дефекты и недоделки. Хорошо бы прихватить еще кого-нибудь. Но это уж я сам отловлю, кто после первой пары освободится, чтобы до вашего прихода.

Он опять высморкался и тут же вернулся к прерванному монологу.

— Фиксируйте, пожалуйста, каждую мелочь, каждый негативный штришок! А то я этому прощелыге Тугуну — чугуну, прорабу нашему и всей его компании, обещал премию по оборонной хозтеме. Если без недоделок сдадут наш корпус к Первомаю. Не платить же этим халтурщикам премию, в самом-то деле!

Буланова зыркнула на меня взглядом, полным возмущения, и мы поняли друг друга без слов. «Почему он так не хочет, чтобы люди получили премию, которую сам же им пообещал? Ведь люди старались, работали, не считаясь ни с чем! Почему он так с ними обходится? Ведь премию-то они честно заслужили! И не из его кармана к тому же!»

— У вас есть ко мне какие-нибудь организационные вопросы

— Есть, — сказала Буланова, — С одиннадцати нельзя? Праздники на подходе, а у меня в доме — хоть шаром покати…

— Не принимается! — остановил ее Ампиров, — Вы должны все сделать до вечера. И чтобы я успел изучить ваши замечания и, если что не так — исправить положение вещей. Что еще?

— У меня ничего, — сказал я.

Антонина молча встала. Шеф последовал ее примеру и направился к выходу. У двери он остановился и бросил через плечо:

— Только, пожалуйста, без опозданий. Я настаиваю.

Он вышел, а мы, теперь уже не торопясь, заперли преподавательскую, потом — лабораторию-предбанник и с потухшим настроением пошли домой.

— Может, зайдем в кафе? По чашечке кофейку? — предложила Буланова.

— С коньячком?

— С коньячком!

— Идем!

Перейдя Пушкинскую, мы оказались у дверей кафе. Там было душно, немного накурено, но малолюдно. Став у окна, мы заказали по чашке кофе с коньяком.

— Коньяка нет, — сказала барменша, — Только ликер «Мятный».

— Берем?

— Здесь как с шефом, — улыбнулась Буланова, — нет иного выхода.

Кофе был горячим и ароматным. Мятный ликер, как нам показалось, был с ним вполне совместим.