Все издеваются надо мной!

Последние слова он произнес, нахлобучив свою шапку «боярку» и наматывая на шею кашне дрожащей от злости рукой. Его лицо, шея, руки стали багровыми от гнева, подбородок дрожал.

— Ну, что же — мы тоже, наверное, пойдем, — спокойно сказал Кусков и направился к выходу, а за ним и все остальные.

Оттолкнув Феклушина, в кабинет шефа вбежала разъяренная Шорина в расхрыстанном зеленом пальто с куньим воротником и в норковой шапке, нахлобученной наспех набекрень.

— Все! — выкрикнула она в лицо Ампирову. — Такого издевательства я больше не потерплю! Мы здесь тоже люди! И семьи у нас есть! И личная жизнь! Я этот вопрос подниму, где следует!

— Хоть у самого Господа Бога, Элеонора Спиридоновна! Пустите! Я не желаю больше ни на кого из вас смотреть! — гневно кричал Ампиров, стуча по карманам в поисках ключей от кабинета.

Он выскочил в коридор, с трудом кое-как запер кабинет и побежал к туалету. А мы начали спешно одеваться, обрадованные тем, что еще успеем прийти домой до Нового года. Когда все уже были одеты, а Окин стал у выключателя, чтобы после выхода последнего преподавателя погасить свет, вбежал шеф, налившийся кровью, как индюк, и заорал, что было сил:

— Это саботаж! Издевательство над заведующим кафедрой! Вот плоды нашей работы! А еще людей учить пытаемся! Делайте, что хотите! Кто хочет — садитесь в мое кресло! Отныне оно свободно!

Он хлопнул дверью и выскочил, гремя по коридору своими массивными ботинками на тяжелой подошве с протекторами, как у вездехода. Окин захихикал.

— Нашей Шориной… ха-ха… нужно бутылку шампанского поставить. Выручила! Ну что, быть может, выпьем по этому случаю?

— Куда там — выпьем! Домой пора, — сказала Буланова и направилась к выходу. А следом гурьбой повалила вся кафедра.

Юлий Гарбузов

22 января 1970 года, четверг

Харьков, Украина

21. Наклонная свая и ящик коньяка

Войдя в вестибюль электрокорпуса, я буквально нос к носу столкнулся с Ампировым.

— Здравствуйте, Валентин Аркадьевич.

— Доброе утро, Гена. У Вас что сейчас?

— Сейчас — ничего. Я имею в виду, занятий нет. Хотел поработать по науке. Над функциональной схемой авторегистратора тружусь.

— Тогда пойдем со мной. Мне Вас сам Бог послал. На стройке нашего многострадального радиокорпуса меня ждет прораб. Мне нужна поддержка. И вообще взгляд со стороны.

Слово начальника — закон для подчиненного. Я повернул в обратную сторону, и мы вышли на воздух. Конечно, жаль было терять время на пререкания с прорабом, когда еще со вчерашнего вечера меня охватило рабочее настроение. Возникли новые идеи, и не терпелось детально прорисовать на миллиметровке все временные диаграммы, чтобы проверить, действительно ли возможны те алгоритмы, которые мне представлялись наиболее удачными и не давали покоя со вчерашнего вечера.

Навстречу нам неслись толпы студентов, спешивших на занятия. Яркое апрельское солнышко и запах весны бодрили и наполняли душу какой-то необыкновенной энергией. Хотелось чего-то необычного, впечатляющего.

Я знал, что после визита на стройку вчера вечером шеф нервничал по поводу, как ему представлялось, неправильной установки свай. Шорина вчера сказала, что прораб относится к работе самым безобразным образом, как будто строит не учебно-научное здание, а какой-то колхозный свинарник или, в лучшем случае, коровник. И что если его не одернуть сейчас, через неделю будет поздно. Потому что сваи пока еще можно переустановить, а потом, когда будут положены перекрытия, разбирать конструкцию никто не станет. Она артистически показала, как возмущался шеф, при этом изобразила, как он размахивал руками и какие употреблял при этом выражения, намекая на наличие в них «слегка ненормативных». При этом она саркастически смеялась, темпераментно сжимая кулаки и стуча по столу.

Настроение шефа в настоящий момент вполне соответствовало тому представлению, которое сложилось у меня после вчерашних шоринских комментариев.

— Гена, Вы должны объективно сказать, прав я или нет. Я просто уверен, что там косо установлена свая. Это видно невооруженным глазом! А этот Тугун — прораб — издевается надо мной! Петрушку из меня делает! Нагло утверждает, что свая стоит строго вертикально. Сами сейчас увидите и скажете.

Несколько шагов мы прошли молча. Потом шефа снова понесло.

— Я с этой стройкой сна лишился! А эти строители такие наглые — в глаза смеются! При этом на черное говорят — белое! Порой я уже думаю, или я ненормальный, или прораб, или мы оба. Будете третейским судьей. Вот, смотрите. Уже отсюда видно, что вон та свая, слева которая, стоит косо! Как вы считаете?

— Пожалуй, да. Мне тоже кажется, что она немного наклонена влево. Я ориентируюсь по краю здания кафедры техники высоких напряжений, — сказал я.

— Вот, — оживился Ампиров, — и Вы тоже так считаете! А они мне пытаются втереть очки. Элла Шорина также это заметила.

Мы обошли заграждение и оказались на стройплощадке. Бульдозер уже пыхтел вовсю, ровняя площадку на заднем плане. Грохотал компрессор, сварщики варили арматуру. Справа самосвал ссыпал гравий. Ампиров посмотрел на часы.

— Вот, уже начало одиннадцатого — их никого нет. Как всегда! Аристократы хреновы! А договаривались на десять, он сам назначил это время. Посудите, Гена, можно ли так работать? — пыхтел он, как паровоз.

Я счел его вопрос риторическим и молчал, наблюдая за процессом строительства.

— Чего же Вы молчите? Я что, не прав? Можно ли так работать, Гена?

— Подождите, Валентин Аркадьевич, не гневитесь. Вон они, кажется, идут. Двое. С папками. Они?

— Где? А, да. Наконец-то, — он посмотрел на часы.

— Опаздываете, друзья! Мы вот с коллегой уже уходить собрались, да побоялись, что вы так и оставите косую сваю, как есть! — сказал он, не поздоровавшись.

К нам не спеша подошли строители. Один был высокий, дородного телосложения, круглолицый и толстощекий с мощными выдающимися вперед черными усами. Как у лихого боцмана времен первой мировой. Он был без головного убора, и его тяжелая черная шевелюра чуть спадала на высокий лоб, придавая его лицу выражение незыблемой твердости характера и какой-то непоколебимой уверенности в себе. Черные, как угли глаза смотрели весело и даже несколько задиристо. Другой — среднего роста, сухощавый, прямой, как жердь, с впалыми щеками и глубоко сидящими серыми глазами. Аккуратно застегнутая кожаная куртка и темно-синий берет, надетый слегка набекрень, подчеркивали строгость выражения его лица. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это человек недюжинного интеллекта и знающий себе цену.

— Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! Что это Вы с утра раннего уже скандалить начинаете? — шутливо сказал усач.

— Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! — поздоровался его спутник с подчеркнутым достоинством.

— Здравствуйте-здравствуйте! Вот, знакомьтесь. Мой коллега. Старший преподаватель Очерет Геннадий Алексеевич.