Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхаяи крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним беднымпучком волос, выступавшим из-под белого, коленкорового чепчика, клала наковрике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босуногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась инахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроббудет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная,увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольновысунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она нацыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую,скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он небыл ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимисяподушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и началавозиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногамии чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графинякончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташазакрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.

— Ну, ну, ну, — сказала мать.

— Мама, можно поговорить, да? — сказалаHаташa. — Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. — И она обхватила шею матери ипоцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывалавнешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватиларуками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно,ни неприятно, ни неловко.

— Ну, об чем же нынче? — сказала мать,устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза двачерез себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и принявсерьезное выражение.

Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся довозвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери идочери.

— Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…

Наташа закрыла рукою рот матери.

— О Борисе… Я знаю, — сказала она серьезно, —я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! — Она отпустила руку. —Скажите, мама. Он мил?

— Наташа, тебе 16 лет, в твои года я былазамужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, ночто же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…

Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташалежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красногодерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профильлицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного исосредоточенного выражения.

Наташа слушала и соображала.

— Ну так что ж? — сказала она.

— Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Чтоты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.

— Отчего? — не переменяя положения, сказалаНаташа.

— Оттого, что он молод, оттого, что он беден,оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.

— А почему вы знаете?

— Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.

— А если я хочу… — сказала Наташа.

— Перестань говорить глупости, — сказалаграфиня.

— А если я хочу…

— Наташа, я серьезно…

Наташа не дала ей договорить, притянула к себебольшую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опятьповернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом впромежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль,март, апрель, май».

— Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите,— сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь ииз-за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.

— Это не годится, душа моя. Не все поймут вашудетскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазахдругих молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он,может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.

— Сходит? — повторила Наташа.

— Я тебе про себя скажу. У меня был одинcousin…

— Знаю — Кирилла Матвеич, да ведь он старик?

— Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, япоговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…

— Отчего же не надо, коли ему хочется?

— Оттого, что я знаю, что это ничем некончится.

— Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говоритеему. Что за глупости! — говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнятьего собственность.

— Ну не выйду замуж, так пускай ездит, колиему весело и мне весело. — Наташа улыбаясь поглядела на мать.

— Не замуж, а так, — повторила она.

— Как же это, мой друг?

— Да так. Ну, очень нужно, что замуж не выйду,а… так.

— Так, так, — повторила графиня и, трясясьвсем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.

— Полноте смеяться, перестаньте, — закричалаНаташа, — всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья…Постойте… — Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца —июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. — Мама, а он оченьвлюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, оченьмил! Только не совсем в моем вкусе — он узкий такой, как часы столовые… Вы непонимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…

— Что ты врешь! — сказала графиня.

Наташа продолжала:

— Неужели вы не понимаете? Николенька быпонял… Безухий — тот синий, темно-синий с красным, и он четвероугольный.

— Ты и с ним кокетничаешь, — смеясь сказалаграфиня.

— Нет, он франмасон, я узнала. Он славный,темно-синий с красным, как вам растолковать…

— Графинюшка, — послышался голос графа из-задвери. — Ты не спишь? — Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли иубежала в свою комнату.

Она долго не могла заснуть. Она всё думала отом, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.