— Ну длинно, так заметаем, в одну минутуюзаметаем, — сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку иопять на полу принимаясь за работу.

В это время застенчиво, тихими шагами, вошлаграфиня в своей токе и бархатном платье.

— Уу! моя красавица! — закричал граф, — лучшевас всех!.. — Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб неизмяться.

— Мама, больше на бок току, — проговорила Наташа.— Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за нейброситься, оторвали кусочек дымки.

— Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу невиновата…

— Ничего, заметаю, не видно будет, — говорилаДуняша.

— Красавица, краля-то моя! — сказала из-задвери вошедшая няня. — А Сонюшка-то, ну красавицы!..

В четверть одиннадцатого наконец сели в каретыи поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.

Перонская была уже готова. Несмотря на еестарость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя нес такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также былонадушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промытоза ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженнолюбовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла вгостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.

Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережапрически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.

Наташа с утра этого дня не имела ни минутысвободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.

В сыром, холодном воздухе, в тесноте инеполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себето, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах — музыка, цветы, танцы,государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было такпрекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразнос впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ееожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла всени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещеннойлестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале ипостаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимойдля девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ееразбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, икровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бысделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами толькоскрыть его. И эта-то была та самая манера, которая более всего шла к ней.Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях,входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовыхплатьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.

Наташа смотрела в зеркала и в отражении немогла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. Привходе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий — оглушилНаташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшиеу входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vousvoir», [в восхищении, что вижу вас, ] так же встретили и Ростовых с Перонской.

Две девочки в белых платьях, с одинаковымирозами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановиладольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей однойособенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйкавспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первыйбал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?

— Charmante! [Очаровательна!] — сказал он,поцеловав кончики своих пальцев.

В зале стояли гости, теснясь у входной двери,ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышалаи чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Онапоняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и этонаблюдение несколько успокоило ее.

«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» —подумала она.

Перонская называла графине самых значительныхлиц, бывших на бале.

— Вот это голландский посланик, видите, седой,— говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых,обильных волос, окруженного дамами, которых он чему-то заставлял смеяться.

— А вот она, царица Петербурга, графиняБезухая, — говорила она, указывая на входившую Элен.

— Как хороша! Не уступит Марье Антоновне;смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорятпринц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.

Она указала на проходивших через залу даму сочень некрасивой дочерью.

— Это миллионерка-невеста, — сказалаПеронская. — А вот и женихи.

— Это брат Безуховой — Анатоль Курагин, —сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, свысоты поднятой головы через дам глядя куда-то. — Как хорош! неправда ли?Говорят, женят его на этой богатой. И ваш-то соusin, Друбецкой, тоже оченьувивается. Говорят, миллионы. — Как же, это сам французский посланник, —отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. — Посмотрите, как царькакой-нибудь. А всё-таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. Авот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья-то Антоновна! И как просто одета.Прелесть! — А этот-то, толстый, в очках, фармазон-всемирный, — сказала Перонская,указывая на Безухова. — С женою-то его рядом поставьте: то-то шут гороховый!

Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом,раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы оншел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого-то.

Наташа с радостью смотрела на знакомое лицоПьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их,и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале ипредставить ей кавалеров.

Но, не дойдя до них, Безухой остановился подленевысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна,разговаривал с каким-то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас жеузнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский,который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.