Приехавший был Бицкий, служивший в различныхкомиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новыхидей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей,которые выбирают направление как платье — по моде, но которые по этому-токажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успевснять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только чтоузнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытогогосударем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Этобыла одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами.«Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия; онсказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала.Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны»,рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.

— Да, нынешнее событие есть эра, величайшаяэра в нашей истории, — заключил он.

Князь Андрей слушал рассказ об открытиигосударственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которомуприписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оносовершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чемничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самаяпростая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело намдо того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделатьменя счастливее и лучше?»

И это простое рассуждение вдруг уничтожило длякнязя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же денькнязь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленькомсобрании, ] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном идружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовалкнязя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнембыту; но теперь ему не хотелось ехать.

В назначенный час обеда, однако, князь Андрейуже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. Впаркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой(напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашелв пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомыхСперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длиннымлицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий иСтолыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий,отчетливый хохот — хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто-тоголосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… КнязьАндрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственногочеловека странно поразил его.

Князь Андрей вошел в столовую. Всё обществостояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фракес звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которыхон был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял устола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу,рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажетМагницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опятьзаглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром;тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.

Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андреюсвою белую, нежную руку.

— Очень рад вас видеть, князь, — сказал он. —Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. — У нас нынче уговор:обед удовольствия, и ни слова про дела. — И он опять обратился к рассказчику, иопять засмеялся.

Князь Андрей с удивлением и грустьюразочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был неСперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что преждетаинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдругстало ему ясно и непривлекательно.

За столом разговор ни на мгновение не умолкали состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успелдокончить своего рассказа, как уж кто-то другой заявил свою готовностьрассказать что-то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежелине самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе такокончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ниммогло быть только добродушно-комическое. Сперанский рассказал, как на советесегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этототвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии,замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался вразговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядкавещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить надгорячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее,веселое направление.

Очевидно, Сперанский после трудов любилотдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая егожелание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалоськнязю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятнопоражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему-то оскорблялчувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел дляэтого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению.Всем было, казалось, очень весело.

Он несколько раз желал вступить в разговор, новсякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутитьс ними вместе.

Ничего не было дурного или неуместного в том,что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего-то, тогосамого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, чтооно бывает.

После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткойвстали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этотжест показался неестественным князю Андрею.

Мужчины, по-английски, остались за столом и запортвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряякоторые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им.Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятогонаправления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколькомгновений все замолкли.