– Пусть каждый говорит за себя. Это ты ничего не узнала, –сказал он многозначительно.

– А, ну да! Ты же подзеркаливал! – сказала КатяЛоткова.

Ягун так и подскочил от негодования.

– И ты, единственная из моих любимых женщин, разделяешьобщее заблуждение! Подзеркаливал!!! Я? У меня что, было зеркало? Ты его видела?

– Ягун! Не придуривайся!

Играющий комментатор вздохнул и попытался стать серьезным.

– Ну, так и быть. Кое-что я разнюхал, но расскажу чутьпозже. На самом деле то, что я понял, очень путано и нуждается в дальнейшихпояснениях, – заявил он.

По галерее они вышли на стену. Тут сразу обнаружилось, чтопока они были в магпункте, в Тибидохс успели прибыть Семь-Пень-Дыр и Жикин. Излопухоидного мира они летели вместе. Жикин, мокрый с головы до ног, прыгал ипел, размахивая шваброй с пропеллером. Он весь был – сплошной восторг. Егоправую щеку перекосило, точно от флюса. Зато желвак, который был прежде наскуле, исчез совсем.

Семь-Пень-Дыр сразу кинулся к Ягуну, потянул его за рукав изашептал:

– Это настоящий псих! Полный придурок!

– Кто? – не сразу понял Ягун.

Жикин захихикал и, сделав шваброй фехтовальное движение,ткнул Семь-Пень-Дыра в спину.

– Это я! Я! Я!.. Пока, жалкие субъекты! – запел они, хохоча, скрылся на лестнице.

– По-моему, Жикин спятил. Пока я с ним летел, у менябыло чувство, что я пациента из дурдома сопровождаю! Причем в самом началевроде нормальный был… – сказал Семь-Пень-Дыр.

– А потом что?

– Я и сам не понял. У него вдруг вздулась щека, и онстал нести чушь! А потом как прыгнет в океан. Хорошо, мы низко летели. Пришлосьвытаскивать! – пожаловался Семь-Пень-Дыр.

Таня озабоченно посмотрела на ступени, на которых осталисьмокрые следы.

– С Жикой что-то происходит. Я еще когда по зудильникус ним говорила – поняла, – сказала она.

– Да ну, ерунда! По-моему, у Жики вечно так. Если он идружил когда-то с головой, то только на уровне: «Здрасьте – до свидания!» –заявил Ягун.

– Можно подумать, ты у нас с головой всегдадружишь! – обиженно сказала Лоткова, которая все никак не могла проститьЯгуну любви к собачкам.

– Не особо дружу, но я хотя бы вменяемый! –нравоучительно произнес Ягун.

– В смысле? – не поняла Катя.

– Есть такая штука: элементарная человеческаявменяемость. Это когда ты можешь спокойно оставить на столике в кафе зудильники выйти вымыть руки, зная, что подруга не полезет читать твои сообщения. Этокогда не выдают секретов, не плюют в суп, не врут по мелочам в глаза; урониводну из двух булок, не дают тебе уроненную – и так далее, до бесконечности. Таквот: у меня эта вменяемость есть, а у Жикина ее нет и никогда не было. Именнопоэтому мне на него глубоко начхать.

Таня пожала плечами. Может, рассуждая про вменяемость, Ягуни прав, но с Жориком явно что-то не так. Причем проблема совсем не в его человеческойпорядочности.

* * *

Гробыня с Гуней примчались часов около трех. Увидев Таню,Гробыня бросилась к ней, точно желая заключить в объятия, но в последний моментрезко притормозила и трижды клюнула воздух возле щек Тани. Максимум, что Таняощутила, горьковатый запах ее духов. Должно быть, эта была новая лысегорскаямода, усвоенная Склепшей.

– Гроттерша! У тебя под глазами синие круги! И вообщезапустила ты себя, мать моя! Еще б пару ссадин, и можно посылать бутылкисдавать, – сказала Склепова, зорко оглядывая Таню.

– Склепова, ты сволочь! – произнесла Таня грустно.

Гробыня засмеялась.

– Ну-ну, не обижайся! Кто ж еще нахамит, кроме старойподруги? Другим низзя – мне можно. И вообще, где эта юбилейная мелочь, которуюдвадцать раз за уши надо дергать? Куда она спряталась? – спросила она.

Рядом с Таней возник Баб-Ягун. Внук Ягге озабоченно трясладонью, которую только что неосторожно протянул для рукопожатия Гуне. Ну Гуняи «рукопожал» со всей скромной медвежьей симпатией…

– Юбилейная мелочь будет к шести. Она позвонила исказала, что она на международном симпозиуме по правам магических меньшинств. Унее выступление на круглом столе или на другой какой-то мебели, – сообщилЯгун.

На Гробыню явный успех Шурасика впечатления не произвел.

– Ясное дело! У них на симпозиумах дикая скука. Вот иприглашают умненьких мальчиков вроде нашего Шурочки, чтобы было в когоскомканными бумажками кидать, – заявила Склепова.

Ягун хихикнул, по достоинству оценив новую версию пребыванияШурасика на симпозиуме.

На стене появились Пипа с Бульоновым, и Гробыня немедленноустремилась к ним. С Пипой номер с расцеловыванием воздуха не прошел. Онасгребла Гробыню за щеки пухлыми и мощными руками и, притянув ее голову к себе,звучно поцеловала в щеку.

– Привет, Гробка!

– И тебе привет, славная Пипенция! Где ты купила этоплатье, у Сальвадора?

– Нет, у Чунь-Сыра. Сальвадор уже не актуален, – сложной скромностью сказала Пипа.

Гробыня уважительно подняла брови.

– Растем, однако!.. У Чунь-Сыра! С каких такихсвиней-копилок? А, ну да! Твой папахен же выпил всю кровь из вампиров!.. Ты быхоть Гроттерше скинула что-нибудь с барского плеча! А то совсем измордовалиЗолушку!

– Я ей предлагала. Не берет. Говорит, размер неее, – оправдываясь, сказала Пипа.

– Кто спорит, что не ее. Никто не просил Гроттершу таккошмарно толстеть! – хмыкнула Склепова и перевела взгляд на Бульонова,голова которого терялась где-то в вышине. Рядом с низенькой Пипой он возвышалсякак подъемный кран.

– Привет, Геннадий! Как твое ничего? Всеакселератствуем? Растем-цветем-звереем?

Бульонов грустно вздохнул с высоты.

– Ну-ну, не зазнавайся, коварный человек! Что в вас,лосях, проку? Мне всегда нравились маленькие мужчины! Именно поэтому я и завеласебе Гуню, чтобы понять, как много я потеряла! – продолжала Склепова.