трещал пулемет. За деревней окопались наспех. Звенели лопаты, тяжелыми комьями скатывалась вниз мерзлая земля. Клубился пар.

– Отстал я и вижу, лезет в окно. Я туда! У плетня спотыкнулся, другой поднимается с земли, за штык хватает. Я вырвался, размахнулся, хрястнуло только. Так вместе с винтовкой упал. А того руками задушил. Царапался, черт!

– Эх, не люблю я окопы, сам себе будто могилу роешь.

– Ты не разговаривай, копай.

– Да ну их к дьяволу. Все одно вперед идти.

– А наш малыш отличился. Руки в карманах, карабин на ремне, каска надвинулась на глаза – деньги давай. А их пять человек стоят, винтовки в одной руке, в другой кошельки.

Неслышно сзади подошел поручик, остановился. Посыпался с шорохом песок.

– Не нужно окопов и посты снять.

Мы повернулись и медленно пошли. Молчала ночь, зелены были звезды. Расстилалась улица впереди, углы домов. Робко белели стволы берез, серебрилось поле вдали. Громкие раздались голоса, распахнулась светом дверь. Упали черные тени.

– Первой роты нет никого?

– Есть, а зачем?

– Раненого пристрелить – красноармейца.

Опрокинут был на заборе разбитый горшок, как осклабленный череп. Протяжный стон поднимался с земли. Вплотную стали, наклонились над бледным лицом с черными губами. Смертью горели глаза – такие глаза должны быть у загнанного волка. Пронесся улицей ветер, порывом, взвивая кверху пыль.

– Ну, так что?

– Иди ты к черту, не согласен!

Удушливо пахло жаром из избы, стукнул приклад. Разместились тесно на скамье, на печке, на полу – в темном махорочном дыму. Свешивалась вниз голова, клонило ко сну. Зажимали винтовку колени.

* * *

Наступление началось. Встало холодное утро, за ночь выпал снег, иней белел на ветвях. Солнце было красное, как медный щит. Почерневший дорогой шли, кутаясь в шинели, подняв воротники. Вились тучей над деревней грачи, хрипло лаяли собаки. В ложбине волнами клубился туман, жадно булькала вода. На мосту над ручьем стоял часовой и провожал нас глазами.

В тот день, свернув с дороги, мы лесом подошли к деревне. На опушке стали, было видно четко и далеко. Поручик поднял винтовку.

– Р-раз, р-раз, – раскололся выстрел и пробудил тишину. Грянул залп и перекатился. По полю, падая, побежали солдаты. Останавливаясь, протягивали винтовки вперед, затворы выкидывали.

Большаком мы двинулись дальше, слева все время доносилась далекая стрельба. Крестьяне по пути выносили воду, и мы долго пили из деревянных ковшей. Пересмеивались девки. Перед вечером мы вышли на линию железной дороги. Издали нас встретил пулеметный огонь. Впереди было голое поле, полк остановился. Первым выступил второй батальон, развернулся и залег. Быстро меняли форму облака, выстрелы рассыпались дробью. Тогда наша рота пошла в атаку в лоб, по дороге, в рост. Пробежал ветер. Коротким ударом мы заняли станцию. Текли блестящие рельсы, за полотном по ветру ходил бурьян. Стреляли в стаканы телеграфных столбов, и гранатами подорвали путь: пытался подойти бронепоезд. Долго стоял в синем небе белыми клочьями дым.

Мы ночевали на постоялом дворе, тяжелый сон будила тревога. В глухой беззвездной ночи мы лежали в мерзлой траве, подслушивая чью-то придушенную пальбу, пулеметы и рассыпчатое «Ура».

* * *

14 октября, во вторник, вольноопределяющийся записал в дневник:

«Идем вперед, почти не встречая сопротивления. Конноегерцы, говорят, заняли станцию Волосово, где были встречены музыкой. Мы взяли под вечер и захватили там котелок с только что сваренной картошкой. Ночью, в походе, по колонне стали передавать: атаку поддерживать общим криком. В обозе перепутали и вдруг, среди поля, позади, раздалось громовое «Ура». Не зная в чем дело, мы рассыпались в цепь и ожидали противника с тыла, а большевики покинули следующую деревню».

* * *

Проселками шли, большой дорогой. Ночами заморозки были, днем томила жара. Двигались в пыли ряды солдат, по выбоинам громыхало орудие, дребезжало, скрипели подводы. Головные роты сменялись поочередно, впереди их шагал неизменно седой генерал. Трудно было идти ему, он много раз был ранен – но не хотел он уставать. Деревни брали с боя, толпами сдавались пленные. Оборванные, в куцых шинелях, в опорках, лаптях, вятские, костромские, тамбовские больше, искали среди них земляков. Когда их бывало немного, возвращали винтовки, зачисляли в ряды, и они шли дальше вместе с нами. Не то их выстраивал командир, говорил им о России Великой, о поруганной вере православной, и они слушали молча.

– Нам нужны только добровольцы. Кто не хочет воевать, тех мы отправим на работы в тыл.

Отбирали табак, меняли английские танки на высокие сапоги. Вчерашние пленные одевались, раздевая новых. Спрашивали всюду, как много осталось до Петрограда. Все ближе становилось, считали переходы. Но не могли себе представить, как мы его возьмем. Почудились уличные бои, разбитые окна, опрокинутые трамваи, то казалось, что шумными криками нас встретит толпа, колокольный звон будет переливаться.

Где-то в деревне нашли солдат, спокойно куривших на завалинке.

– Вы кто, какие будете?

– Так что, война кончилась, а мы пришли домой из Красной армии.

– Идем к ротному, он разберет.

В пегих полях, на расплывшейся грязью дороге, спрятался починок из богатых изб. Чухонки с волосами как лен, с лицами, точно свежевыстиранными, скалили зубы.

– Что, белых солдат не видели, красавицы?

– Нет, были весною, да не такие, – в Петроград они шли.

– А какие, черт возьми? И мы туда идем.

– Те зря не болтали, сразу кофей пить пошли.

– Эх, пропадешь с вами, бабы! Ну, все равно, угощайте.

И дальше было село, мы вечером вошли в него. В сумерках священник со спутанными волосами, торопливо, перебивая себя, говорил, как в июне ждали белых и они не пришли, что он все бросит и с нами уйдет. Не один он, все.

– Батюшка, ведь мы вперед идем, на Петроград.

– Да, да, дай вам Бог! А когда обратно пойдете, не оставьте. Нет сил терпеть.

* * *

Желтые скошенные поля; зеленые луга, по небу тянутся темной лентой леса. Столбы пыли поднимают ноги.

– Э, черт, хоть деревня какая.

– Поменьше бы их. Как деревня – бой.

– Черт с ним, потом отдохнешь. Разве хлеб бросить?

– Погоди, есть придется.

– Найдем. Винтовку не бросишь, а с него не пропадешь.

Затянул кто-то песню, зарвался и разом замолк.

– Гляди: бабы.

– Эй, тетки, ступайте с нами воевать!

– Ох уж эта ваша война. А вы какие будете?

– Свои, тетка, свои. Аль не узнала?

– Все-то теперь свои. И откуда только берутся?

Хлопнул одинокий выстрел впереди, другой раздался, третий. Далеко по взгорью раскинулось село. Горит на солнце зеленоглавая церковь. Синее небо было в белых облаках.

– Вот и деревня твоя, дождался.

Затрещали винтовки, застрочили пулеметы швейными машинами, прошивая воздух.