солдат и постучался. Стучал он, стучал, а никто не откликается. И решил солдат выломать дверь. Налег он и двинул плечом, а она только затрещала. А наверху отворилось окно и выглянул мельник.

– Кто там жив в поле человек? – кричит.

– Пусти, – отвечает солдат, – ночевать, добрый человек.

– Нет на свете добрых людей и ночевать не пущу. А коли хочешь, служи у меня работником.

Видит солдат – податься ему некуда, подумал, подумал и говорит:

– Отворяй.

И поступил солдат в работники на мельницу».

– Тише, стреляют.

– Ванька в дозоре, не может он без стрельбы.

– Ты поди, узнай.

Поднялся нехотя Степанов, пробираясь по ногам. Упала винтовка.

– Спокойно, говори!

«– И поступил солдат в работники на мельницу. Служба легкая была, а уговор простой. Надо ему, солдату, ходить вокруг котла круглый год, а заглядывать нельзя. А жалованья был положен бочонок медных денег.

Помылся в бане солдат, надел новую рубаху и стал ходить. День ходил, второй ходил. Сначала скучно было, потом привык: ходит да посвистывает. Полгода ходил он и не утерпел.

«Дай, – подумал, – загляну».

Поднял крышку солдат, а котел пустой. Только открыть он открыл, а закрыть не может, что-то не пускает. А мельник тут как тут.

– Нарушил ты, солдат, зарок, – говорит. – Но если хочешь, служи еще один год – за серебро.

И опять заходил солдат вокруг котла. Целый год ходил, и осталась только неделя. А к котлу так и тянет. Солдат старается подальше, а рука поднимается сама – а там опять ничего.

– Ну, солдат, – говорит мельник, – если хочешь, служи еще третий год, заслужишь золота бочонок.

И третий год ходил солдат вокруг котла. Он весь год проходил, не заглянул и пошел за расчетом. Видит мельник – делать нечего, и выкатил бочонок. А под ним пол так и ходит, гнется – червонцы одни.

– Бери, – говорит, – солдат, все твое. А то, коли хочешь, я тебе три слова вместо них скажу. Аюбое выбирай.

Подумал солдат, подумал и проговорил:

– Сказывай слова, все равно пропадать.

А мельник:

– Вот тебе три слова – солдат, иди домой.

Плюнул солдат, накинул на плечи котомку и пошел».

– Ловко, однако.

– Э, черт, в свою землянку не попадешь! Что за дьяволы тут винтовки понаставили, чтоб им черт!

Холодом раскрылась дверь, просунулся в черное отверстие штык и от дождя мокрая каска. Это вернулся дозор.

* * *

10 октября, в пятницу, вольноопределяющийся записал в дневнике:

«Погода плохая, идет дождь. Большевики два раза устраивали демонстрации. Мы сменяемся и завтра наступаем – дай Бог успеха и здоровья».

* * *

В ночь на 11 октября мы пошли в наступление. О нем уже две недели говорили крестьяне окрестных деревень – они до снега хотели вернуться в избы из леса. Мы его также ждали; зазимками приближалась зима. Тогда же слышно стало о танках, а что за танки, никто толком не знал. Спорили о том, как перейдут они реку: мосты не выдержат, а вброд – зальет. К тому времени пришло английское обмундирование, и весь полк стал другим.

Днем нас сменили с заставы, вечер провели мы на хуторах. Догорала заря, когда мы вышли из леса. Стоги сена чернели, на полуобнаженных ветвях качались красные гроздья рябины, клочилась зелень. Все полно было людьми, дорогу заставили телеги, паслись в стороне стреноженные кони. Навстречу прошла девка за водой, качая бедрами. Остановилась, засмеялась, отвернулась. Звенели на коромысле ведра. Прапорщик стоял на крыльце, заслоняя от солнца рукою глаза.

– Ну как, ребята, застоялись – размяться пора.

Составили винтовки, скинули подсумки. В сумерках разложили костры. Вздрогнули тени, отступили. Кучками собирались, освещенные снизу. У солдат на груди были большие белые кресты.

– Приказ такой, чтобы своих узнавали. И вам дадут.

– Это у вас в обозе не знают своих, у нас они все наперечет.

Пахло дымом и навозом, гомон стоял от голосов. Переобулись, надели чистое белье. Подсумки набили патронами. Растопырив пальцы, набирала баба хлеб в подол.

– А вы-то как будете, родные? Тоже ведь не легкое дело у вас.

– Что с ним тащиться! Черт его знает, что будет.

В темном углу под навесом громким шепотом прощался с девкой фельдфебель. Лебедино белела рука. Разбирали, чистили винтовки, примыкали штыки. На корточках кипятили чай в котелках, поставив их на кирпичи. К костру подошел поручик – черная угловатая тень его вытянулась и переломилась на заборе.

– Ну, как моя рота? Не хуже первой стала?

– Молодцы, господин поручик. Только далеко им до нашей.

– А вот увидим. У меня все старые солдаты.

Ночью пошли, долго ждали сбора. Вызвездило, пропадала дорога во мгле. В лощине у реки нас неожиданно обстреляло орудие и так же внезапно замолкло. Мы разбились по лодкам, по одному спустились к воде корнистой тропой. Пахло прелью. Вспыхивали стволы винтовок, погасали. Низко над лесом стояла зеленая звезда, дрожал ее отблеск в тусклом зеркале реки. Неумолчно шумела вода, тихо плескалась прибрежная волна. Смутный шорох был кругом. Хотелось прислушиваться и неслышно ступать. Донесся выстрел с той стороны, огненной лентой взвилась, рассыпалась в черном небе ракета. Все разом встрепенулось, загудело.

– Садись быстрее! По лодкам!

Накренился край, черпнул воды, прикладами оттолкнулись. Из темной раковины берега вырвались на середину реки. Звенела стеклянная струя, от весел летели брызги.

– Сиди ты на месте, черт, без тебя обойдутся!

Скрипя, врезалась лодка в песок. Качнуло, столкнулись штыки. Залила ноги вода. По откосу бежали наверх, трава была мокрая от росы. Цепью залегли, держа винтовки впереди. Шипели сосны.

– Третий полк еще не переходил. В штабе говорили.

– А я тебе говорю, что третий полк матросов разбил и захватил комиссаров.

– Тише там. Ну вас к чертовой матери с третьим полком!

Встали и лесом пошли. Махали ели ветвями, кололись. Вверху чуть слышен был сдавленный гул, вдали замирал хвороста хруст. Под ногами дрожали, хлюпали трясины. Колючая проволока тянулась, обрывались пустые окопы, ползли телефонные провода. Разом наполнила все ружейная трескотня, точно вдруг тысяча птиц защебетала – и не понять было откуда стреляли.

– Первая рота вперед, ура!

Спотыкаясь бежали. Лес оборвался, открылась дорога. Стихла стрельба. Стояли деревья стеной по сторонам, подглядывала чаща. Жуткая повисла вокруг тишина. Ни ель не шелохнется, не скрипнет сосна. Выслали боковой дозор, он валежником затрещал, пропал. Шагом пошли.

– Осмотреть сеновал! Иванов за старшего!

Неожиданно вышли в поля. Изгороди пошли, межи, шуршала картофельная ботва. Бледные тени ложились, ударил мороз. Огородами ворвались в деревню, по рыхлым грядам, рассыпались по дворам. Горели окна желтыми огнями, настежь раскрыты были двери. Искрились вспышки винтовок, трещоткой