янтарные огни. Слышались сдавленные голоса, отдаленные выкрики.

– Становись, скоро ли там?

Возрос и замер шум. Слились плечи. Кашлянул кто-то.

– Кто чужую винтовку взял? – раздался тонкий голос в стороне.

– Какой ты солдат, – ответил бас. – Солдат бабу может перепутать ночью, а винтовку должен знать.

Хочется спать, дремлешь, опираясь на штык. Зябко.

– Что за дурак построил нас в самой грязи?

– Тише, не рассуждать в строю!

Это взводный. Зацокали, захлопали удары подков, храпнула лошадь. Поздоровался кто-то.

– Вот и начальник, должно быть, ефрейтор.

Снова тихо, путаются мысли, слипаются веки.

– Винтовку убери! Глаза выколешь, черт!

– Первая рота, шагом марш!

Задвигалась темная масса, оторвалось плечо. Смешались ряды, с лязгом сцепились штыки. Привычным шагом мы пошли. Пропел на задворках петух, собака брехала. Во дворах молотили хлеб, и пахло ржаной соломой. Потянулось поле черным простором.

– Вот тебе вместо отдыха и набег. Как будто только мы и есть.

– Говорят, без первой роты разведчики не идут. Да и то, куда им.

Светлел восток, по небу разливалась липкая муть. Резче выделялись винтовки, плечи и каски солдат, выступали темные обочины. Сапоги выплескивали лужи.

– А мне так кажется, нарвемся мы, что не узнаем своих.

– Мне бы только сапоги там найти, одно название осталось.

– А мне бы куртку кожаную, комиссарскую.

– Гостинец бы достать Клавдюшке, это где мы ночью были. Эх, девка!

– Покажут там тебе такую Клавдюшку!

У перекрестка свернули на поля, прыгали через канаву по одному. Расплывалась земля, вязли ноги, тяжелыми сделались сапоги. Как-то сразу выползла, раздвинулась землянка из полутьмы. Вилась проволока, потухал костер. Дремавший солдат вскочил, подхватив винтовку руками. Брызнули и рассыпались искры. Столпились, присели солдаты, офицеры собрались у огня. Загорались погоны, проваливались рты. В низкую дверь вышел, нагнувшись, батальонный командир, красный от пламени.

– Прапорщик, вы с добровольцами первой роты перекинете мост через быки. Займете деревню и двинетесь дальше.

– Быки пристреляны, нам лучше на лодках перейти.

– Прапорщик, я вас не спрашиваю, а приказываю.

Прапорщик повернулся и отошел от костра, разом потускнев. Хмурыми были в сумраке лица солдат, падали тяжелые капли.

– Все мы добровольцы, по назначению надо.

В тумане пошли как в молоке, сыро было и глухо. Огромные призраки вставали и расплывались, вырастали неожиданно они. Не было ни звука, одни шаги только. Хрустнула ветка под ногой – громко, нет, чуть слышно.

– Ванька, это ты?

– А что?

– Так, ничего.

Забурлило впереди. Оторвалась, зашуршала и комом плеснулась земля. Черной глыбой дымился бык.

– Не кури, ты, дьявол, увидят!

В мокрой траве, над обрывом легли. Наклониться хотелось и слушать. Бесформенным пятном поднялся навстречу часовой и вздрогнул:

– Пора.

В тягучем рассвете, беззвучно скользя, подавались лодки – из канавы наверх и вниз под откос, дальше от берега по камням и к быку. Корягами протягивались руки. Холодела зеленая вода, занозилась ладонь.

– Тише, в воду не бросай.

Вдруг хлестнул выстрел, как удар бича, шаром пробежал над рекой. Раскатистое эхо проснулось в лесу. По телу побежали струйки. Долгое и жуткое настало молчание. Хлопнул снова выстрел, загремел железом залп. Сорвались, зарокотали пулеметы. Сжались, остановились солдаты, задвигались. Крик стоял:

– Доски, доски, давай!

– Оглох ты, дьявол!

– Доски, доски, давай!

Как от молнии упала кудрявая береза с высоты, низко пронесся черный, громадный звук, шлепнулся в воду. С ревом вырвался столб, разлетелись брызги.

– Мина, – коротко сказал кто-то в возникшей тишине.

Спадал туман, бурела та сторона. Текла вода, в заворотах кружила, глотала. Плющились о камни пули. Ржавыми котлами громыхала река.

– Не глуши ты под самым ухом, черт! Куда бьешь?

Нестерпимо было стоять, хотелось в камень врасти и спрятаться. Лопнуло небо голубой полосой, брызнула и покачнулась серая завеса, клубясь. Вспыхнул солнечный свет. Швырком пронеслось над головой и глухо, как в бочке, рвануло впереди: ударила наша батарея – мы бросились вперед…

* * *

18 сентября, в четверг, вольноопределяющийся записал в дневнике:

«Вчера выдавали белье, отбитое у большевиков, мне досталась рубаха. Все сильно обносились, но не хотят раздевать убитых. Землянку мы кончили и уже перебрались в нее, печку думаем принести из деревни. Большевики по обещанию не мешали работе, и мы их похвалили. Кругом много грибов и ягод: я варю варенье».

* * *

Настала поздняя осень, и мы ушли в землянки в лесу. Пролетели журавли, и паутина перетянулась везде. Все побурело, в яме помутилась вода. Шелестел непрерывно дождь. Ночи наступили темные, ощупью ходили дозоры. Не смолкала ругань, ежась от холода, выжигали рубахи над кострами. По небу носились рваные тучи, набухла река. Топорщились захватанные карты. Единственную книгу выкурили до корешка – это была «История цивилизации» Бокля. Задремав у очага, взводный опалил усы.

В землянке второго взвода было тесно, но тепло. Трещали в печке дрова. Только изредка ветер с воем прорывался в трубу, выедая дымом глаза или сквозь плетеную дверь хватался за ноги студеными руками.

– Закутай двери, черт! Вестовых нету!

– А ты, хоть ефрейтор, не ругайся – всяких мы видали. Ну и холод.

– Беда. Замерзнем, как раки.

– Не замерзнем, а в наступление пойдем. Чай у вас есть?

– Ты не шуми, пришел и сиди. А чаев у нас нету – не трактир. Смирнову сказывать сказку.

– Что я за рассказчик? Так только слыхал, как люди говорят. Вот был у нас отделенный, в ту еще войну, точно по книге читал. И медаль имел. Впрочем, я не отказываюсь.

Он затянулся, бросил окурок в огонь и пихнул поленья сапогом. Раздумчиво спросил:

– А про что сказывать? Про то, как нанимался солдат работником к попу, про то, как женился солдат на королевской дочери, как обманул солдат черта – много их.

– Нам поскладней.

Он задумался, все молчали, потом встряхнул головой и заговорил нараспев, на «о» – был он с верхней Волги.

«– Шел солдат из похода в бессрочный отпуск. Шел он и думал горькую думу. Пять лет служил он верой и правдой, а нет у него ничего: ни кола, ни двора и голову негде приклонить. Долго шел он разными дорогами, и настала ночь. Завернулся солдат в шинель и лег под куст.

Только идет это мимо странница, к земле пригибается.

– Солдат, тебе холодно?

– Нет, в шинели тепло.

– Солдат, отдай мне шинель.

– Шинель – казенная вещь и не имею права, а вот тебе три копейки.

Отдал солдат последний алтын, а сам дальше пошел и попал на мельницу. А мельница не простая была – валит деревья ветер, а крыла не шелохнутся. Сразу всякому видать – нечистая тут сила, а солдату хоть бы что. Не такие дела приходилось делать.

Перекрестился