Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Причем здесь Криничка?
— Да притом, что закроется родник, Володечка!
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Пласты скальной породы сместятся от сотрясений и закроют выход воде.
Зной стал непереносимым. По скалам, как по раскаленной печке невозможно было ходить босиком. Мы поймали пять судаков на двоих. Решили поймать еще одного, чтобы поделить честно. Мы с Вовкой всегда делили улов поровну, даже когда он ловил много, а я — совсем ничего. Более удачливым, чем он я в рыбной ловле никогда не был, и мне порой бывало стыдно. Но Вовка стоял на своем — «Бог велит пополам делить», — цитировал он в таких случаях деда Гордея.
Однако в тот день удача нас на этом и оставила. Клев прекратился. Дядя Леша ушел домой со своей добычей — большущим судаком, пойманным, разумеется, не без нашей с Вовкой помощи. Мы решили искупаться, а потом уходить. Но удочки пока оставили закинутыми. Чем черт не шутит? Перейдя на другую сторону залива, где была уже тень, мы влезли на скалу. Попрыгали в воду. Вода приятно охлаждала разогретые на солнце мальчишеские тела. Мы ныряли, фыркали, играли в «латки», временами поглядывая в сторону закинутых удочек. В конце концов, продрогли и повыскакивали на горячий песок. Обжигая ноги, мы побежали к удочкам. А кристально чистый песок пищал под ногами в буквальном смысле. Фью! Фью! Фью! Фью!
Вот и наше место. В срочном порядке мы понадевали сандалии, поднялись повыше на скалу — поближе к солнышку. Поворачиваясь к нему то лицом, то спиной, мы молча отогревались. Стояла немая тишина. Почти как ночью. Только слышно было, как тихонько плескалась вода у берега да где-то далеко кричали чайки, носясь над косяками верховодок.
И тут мы явственно услышали тихое шуршание. Оно доносилось сверху, из-за большого плоского камня. Не произнося ни слова, только переглядываясь, мы обошли этот камень и заглянули за него. Между камнями, сверкая на солнце серой чешуей, круто извиваясь, полз огромный уж. Толщиной с руку взрослого человека и длиной метра два, не меньше! Он-то и шуршал, шевеля мелкие камешки и обожженную южным солнцем мелкую растительность.
— Вот это да-а-а… — удивленно прошептал я.
Вовка красноречиво приложил палец ко рту. Но уж, видимо, все же нас обнаружил. С удивительным проворством он юркнул под большой плоский камень.
— Спугнул. Эх, ты, Генка!
— Да невольно вырвалось — чудо такое! Никогда бы не поверил. Два чуда мы сегодня видели.
— Что там видели! Только мельком взглянули — и все тут, — с сожалением сказал Вовка.
— Хорошего понемножку. Пойдем удочки сматывать, что ли? Я уже так проголодался!
— Я тоже. Пошли, — согласился Вовка.
Мы лениво спускались к берегу. Жужжали мухи, стрекотали кузнечики. Из-под ног шарахались прыткие ящерицы и, отбежав на безопасное расстояние, вновь замирали как изваяния и сидели в ожидании добычи, греясь на горячих камнях, обильно залитых лучами палящего солнца. А их спинки переливались всеми цветами радуги.
— Пять судаков. Так и осталось нечетное количество. Придется продать одного, — философски рассудил Вовка.
— Какого, как ты считаешь, Вовка?
— Самого большого, конечно.
— Жалко. Такая вкуснятина.
— А снасти покупать надо? Надо. Вот и продадим его подороже.
Мы шли по тропинке вдоль берега. Справа внизу синел Старый Днепр, извиваясь в широком каньоне, если можно было так назвать его крутые скалистые берега. С левой стороны до самой Вырвы простиралась широкая ковыльная степь. Солнце уже давно повернуло к западу, и жара начала понемногу спадать. Ни малейшего ветерка.
Преодолевая жару и усталость, мы дошли до поселка и стали подниматься по склону балки. А наверху уже стояли хозяйки с сумками, карауля возвращающихся рыбаков.
— Мальчики, продайте рыбку! — обратилась к нам дородная женщина с рогозяной кошелкой в руке.
— Какую? — деловито спросил Вовка.
— Да всю возьму с удовольствием.
— Нет, только одну, — вставил и я свое веское слово.
— Ну, тогда вон ту, самую большую.
Мы быстро сторговались и, поделив по-братски деньги и оставшихся судаков, пошли по домам, где нас уже ждал вкусный обед.
Юлий Гарбузов
17 июня 2000 года, суббота
Харьков, Украина
16. Подделка подписи
В общежитии было тихо и пусто. Все мои однокурсники трудились на преддипломной практике, а младшие — на занятиях. Только я спокойно собирался в свой авиационный. Руководитель назначил мне встречу в двенадцать. Я включил магнитофон и начал под музыку складывать в папку журналы, которые мне было велено взять в библиотеке.
Романченко, который направился, было, на место своей практики — на ампировскую кафедру, услышав музыку, заглянул в мою комнату.
— Привет, Генка. Ты что, не на практике?
— Вот — собираюсь. А ты почему тут сачкуешь?
— Загулял малеха. Дома с классной девицей познакомился. Потом фотку покажу. Сдохнешь от зависти. Иду за прогулы каяться.
— А где ты практикуешься?
— У Ампирова. А ты?
— В авиаинституте. Руководитель у меня — что надо. Парень всего на три года старше. Но грамотный! А почему ты у Ампирова? У тебя же в Реутово назначение, под Москву.
— Они меня на практику не взяли. Пришлось к Ампирову. Здесь буду и диплом делать.
— У кого?
— У Окина.
— Тоже классный парень. К нему идешь?
— Сначала к Ампирову. Мне записку оставили, что без его разрешения теперь не допустят! Как на Голгофу иду.
— Брось ты, Лешка. Что он, не человек, что ли?
— Говорят, он в таких случаях кровь пьет через жопу!
— Всю не выпьет.
— Тебе хорошо в твоем авиационном. А меня уже сейчас мандраж бьет.
— Ничего, все равно перекуришь это дело.
Застегнув змейку на видавшей виды папке и выключив музыку, я надел пальто и подошел к двери.
— Пойдем, Алешка. Мне пора.
— Пойдем. Пожелай мне «ни пуха».
— Ни пуха!
— К черту!
Мы вышли из общежития и разошлись каждый в своем направлении.
Подойдя к кабинету Ампирова, Алешка остановился в нерешительности. Но от судьбы не уйдешь — все равно придется войти. Была — не была! Он тихо постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь и вошел в кабинет.
— Можно, Валентин Аркадьевич? — робко спросил Алешка.
В это время зазвонил телефон. Ампиров схватил трубку и взглядом пригласил Романченко сесть на стул рядом с его столом.
— Слушаю — Ампиров! Что?
