И действительно, под насыпью среди черепков вызывающе торчалночной горшок с отбитой эмалью и изъеденный ржавчиной. Все эти предметы,негодные для домашнего употребления, начальник вокзала складывал сюда какматериал для дискуссий археологов будущих столетий, которые, открыв этостановище, совершенно обалдеют, а дети в школах будут изучать век эмалированныхночных горшков.

Подпоручик Дуб посмотрел на этот предмет, и ему ничего неоставалось, как только констатировать, что это действительно один из техинвалидов, который юность свою провёл под кроватью.

На всех это произвело колоссальное впечатление. И так какподпоручик Дуб молчал, заговорил Швейк:

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, что однажды стаким вот ночным горшком произошла презабавная история на курорте Подебрады… Обэтом рассказывали у нас в трактире на Виноградах. В то время в Подебрадахначали издавать журнальчик «Независимость», во главе которого стал подебрадскийаптекарь, а редактором поставили Владислава Гаека из Домажлиц.

Аптекарь был большой чудак. Он собирал старые горшки ипрочую дребедень, набрал прямо-таки целый музей. А этот самый домажлицкий Гаекпозвал в гости своего приятеля, который тоже писал в газеты. Ну нализались оничто надо, так как уже целую неделю не виделись. И тот ему обещал за угощение написатьфельетон в эту самую «Независимость», в независимый журнал, от которого онзависел. Ну и написал фельетон про одного коллекционера, который в песке наберегу Лабы нашёл старый железный ночной горшок и, приняв его за шлем святогоВацлава, поднял такой шум, что посмотреть на этот шлем прибыл с процессией и схоругвями епископ Бриних из Градца. Подебрадский аптекарь решил, что это намёк,и подал на Гаека в суд.

Подпоручик с большим удовольствием столкнул бы Швейка вниз,но сдержался и заорал на всех:

— Говорю вам, не глазеть тут попусту! Вы все меня ещёне знаете, но вы меня узнаете! Вы останетесь здесь, Швейк, — приказал онгрозно, когда Швейк вместе с остальными направился к вагону.

Они остались с глазу на глаз. Подпоручик Дуб размышлял, чтобы такое сказать пострашнее, но Швейк опередил его:

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, хорошо, еслиудержится такая погода. Днём не слишком жарко, а ночи очень приятные. Самоеподходящее время для военных действий.

Подпоручик Дуб вытащил револьвер и спросил:

— Знаешь, что это такое?

— Так точно, господин лейтенант, знаю. У нашегообер-лейтенанта Лукаша точь-в-точь такой же.

— Так запомни, мерзавец, — строго и с достоинствомсказал подпоручик Дуб, снова пряча револьвер. — Знай, что дело кончитсяочень плохо, если ты и впредь будешь вести свою пропаганду.

Уходя, подпоручик Дуб довольно повторял про себя: «Это я емухорошо сказал: «про-па-ган-ду, да, про-па-ган-ду!..»

Прежде чем влезть в вагон, Швейк прошёлся немного, ворчасебе под нос:

— Куда же мне его зачислить? — И чем дальше, темотчётливее в сознании Швейка возникало прозвище «полупердун».

В военном лексиконе слово «пердун» издавна пользовалосьособой любовью. Это почётное наименование относилось главным образом кполковникам или пожилым капитанам и майорам. «Пердун» было следующей ступеньюпрозвища «дрянной старикашка»… Без этого эпитета слово «старикашка» былоласкательным обозначением старого полковника или майора, который часто орал, нолюбил своих солдат и не давал их в обиду другим полкам, особенно когда делокасалось чужих патрулей, которые вытаскивали солдат его части из кабаков, еслите засиживались сверх положенного времени. «Старикашка» заботился о солдатах,следил, чтобы обед был хороший. Однако у «старикашки» непременно должен бытькакой-нибудь конёк. Как сядет на него, так и поехал! За это его и прозывали«старикашкой».

Но если «старикашка» понапрасну придирался к солдатам иунтерам, выдумывал ночные учения и тому подобные штуки, то он становился изпросто «старикашки» «паршивым старикашкой» или «дрянным старикашкой».

Высшая степень непорядочности, придирчивости и глупостиобозначалась словом «пердун». Это слово заключало всё. Но между «штатскимпердуном» и «военным пердуном» была большая разница.

Первый, штатский, тоже является начальством, в учрежденияхтак его называют обычно курьеры и чиновники. Это филистер-бюрократ, которыйраспекает, например, за то, что черновик недостаточно высушен промокательнойбумагой и т. п. Это исключительный идиот и скотина, осёл, который строитиз себя умного, делает вид, что всё понимает, всё умеет объяснить, и к тому жена всех обижается.

Кто был на военной службе, понимает, конечно, разницу междуэтим типом и «пердуном» в военном мундире. Здесь это слово обозначало«старикашку», который был настоящим «паршивым старикашкой», всегда лез на рожони тем не менее останавливался перед каждым препятствием. Солдат он не любил,безуспешно воевал с ними, не снискал у них того авторитета, которым пользовалсяпросто «старикашка» и отчасти «паршивый старикашка».

В некоторых гарнизонах, как, например, в Тренто, вместо«пердуна» говорили «наш старый нужник». Во всех этих случаях дело шло очеловеке пожилом, и если Швейк мысленно назвал подпоручика Дуба «полупердуном»,то поступил вполне логично, так как и по возрасту, и по чину, и вообще по всемупрочему подпоручику Дубу до «пердуна» не хватало ещё пятидесяти процентов.

Возвращаясь с этими мыслями к своему вагону, Швейк встретилденщика Кунерта. Щека у Кунерта распухла, он невразумительно пробормотал, чтонедавно у него произошло столкновение с господином подпоручиком Дубом, которыйни с того ни с сего надавал ему оплеух: у него, мол, имеются определённыедоказательства, что Кунерт поддерживает связь со Швейком.

— В таком случае, — рассудил Швейк, — идём подаватьрапорт. Австрийский солдат обязан сносить оплеухи только в определённыхслучаях. Твой хозяин переступил все границы, как говаривал старый ЕвгенийСавойский: «От сих до сих». Теперь ты обязан идти с рапортом, а если непойдёшь, так я сам надаю тебе оплеух. Тогда будешь знать, что такое воинскаядисциплина. В Карпинских казармах был у нас лейтенант по фамилии Гауснер. Унего тоже был денщик, которого он бил по морде и награждал пинками. Как-то разон так набил морду этому денщику, что тот совершенно обалдел и пошёл срапортом, а при рапорте всё перепутал и сказал, что ему надавали пинков. Ну,лейтенант доказал, что солдат врёт: в тот день он никаких пинков ему не давал,бил только по морде. Конечно, разлюбезного денщика за ложное донесение посадилина три недели. Однако это дела не меняет, — продолжал Швейк. — Ведьэто как раз то самое, что любил повторять студент-медик Гоубичка. Он говорил,что всё равно, кого вскрыть в анатомическом театре, человека, который повесилсяили который отравился. Я иду с тобой. Пара пощёчин на военной службе многозначат.