Подпоручик Дуб не сказал ни слова и, качая головой, врастерянности ушёл, но тут же опять вернулся от штабного вагона и крикнулШвейку:

— Запомните вы все! Придёт время, наплачетесь вы уменя!

На большее его не хватило, и он ушёл в штабной вагон, гдекапитан Сагнер как раз допрашивал одного несчастного солдата двенадцатой роты,которого привёл фельдфебель Стрнад. Солдат уже теперь принимал меры, чтобыобезопасить себя в окопах, и откуда-то со станции притащил обитую жестью дверкусвиного хлева.

Теперь он стоял, вытаращив со страху глаза, и оправдывалсятем, что хотел взять с собой дверку в качестве прикрытия от шрапнели, чтобыбыть в безопасности.

Воспользовавшись случаем, подпоручик Дуб разразилсяпроповедью о том, как должен вести себя солдат, в чём состоят его обязанностипо отношению к отечеству и монарху, являющемуся верховным главнокомандующим ивысшим военным повелителем. Если в батальоне завелись подобные элементы, ихследует искоренить, наказать и заключить в тюрьму. Эта болтовня была настолькобезвкусной, что капитан похлопал провинившегося по плечу и сказал ему:

— Если у вас в мыслях не было ничего худого, то вдальнейшем не повторяйте этого. Ведь это глупость. Дверку отнесите, откуда выеё взяли, и убирайтесь ко всем чертям!

Подпоручик Дуб закусил губу и решил, что только от негоодного зависит спасение дисциплины в батальоне. Поэтому он ещё раз обошёлтерриторию вокзала и около склада, на котором большими буквами стояла надписьпо-венгерски и по-немецки: «Курить воспрещается», заметил какого-то солдата,сидевшего там и читавшего газету. Солдат так прикрылся газетой, что погон небыло видно. Дуб крикнул ему: «Habtacht!» Это был солдат венгерского полка,стоявшего в Гуменне в резерве. Подпоручик Дуб его тряхнул, солдат-венгр встал ине счёл даже нужным отдать честь. Он сунул газету в карман и пошёл понаправлению к шоссе. Подпоручик Дуб словно во сне последовал за ним:солдат-венгр прибавил шагу, потом обернулся и издевательски поднял руки вверх,чтобы подпоручик ни на минуту не усомнился в том, что он сразу определил егопринадлежность к одному из чешских полков. Затем венгр побежал и исчез средиблизлежащих домов по другую сторону шоссе.

Подпоручик Дуб в доказательство того, что он к этой сцененикакого отношения не имеет, величественно вошёл в лавочку у дороги, взамешательстве указал на большую катушку чёрных ниток, сунул её в карман,уплатил и вернулся в штабной вагон, приказав батальонному ординарцу позватьсвоего денщика Кунерта. Передавая денщику нитки, Дуб сказал: «Приходится мнесамому обо всём заботиться! Я знаю, что вы забыли про нитки».

— Никак нет, господин лейтенант, у нас их целая дюжина.

— Ну-ка, покажите! Немедленно! Тут же принести катушкисюда! Думаете, я вам верю?

Когда Кунерт вернулся с целой коробкой белых и чёрныхкатушек, подпоручик Дуб сказал:

— Ты посмотри, братец, получше на те нитки, которые тыпринёс, и на мою большую катушку. Видишь, какие тонкие у тебя нитки, как легкоони рвутся, а теперь посмотри на мои, сколько труда потратишь, прежде чем ихразорвёшь. На фронте хлам не нужен, на фронте всё должно быть основательно.Забери с собой все катушки и жди моих приказаний. И помни, другой раз ничего неделай не спросясь, а когда соберёшься что-нибудь купить, приди ко мне и спросименя. Не стремись узнать меня короче! Ты ещё не знаешь меня с плохой стороны!

Когда Кунерт ушёл, подпоручик Дуб обратился к поручикуЛукашу:

— Мой денщик совсем неглупый малый. Правда, иногдаделает ошибки, но в общем очень сметливый. Главное его достоинство —безукоризненная честность. В Бруке я получил посылку из деревни от своегошурина. Несколько жареных молодых гусей. Так, поверите ли, он до них пальцем недотронулся, а так как я быстро их съесть не смог, он предпочёл, чтобы онипротухли. Вот это дисциплина! На обязанности офицера лежит воспитание солдат.

Поручик Лукаш, чтобы дать понять, что он не слушает болтовнюэтого идиота, отвернулся к окну и произнёс:

— Да, сегодня среда.

Тогда подпоручик Дуб, ощущая потребность поговорить,обернулся к капитану Сагнеру и доверительно, по-приятельски, начал:

— Послушайте, капитан Сагнер, как вы судите о…

— Пардон, минутку, — извинился капитан Сагнер ивышел из вагона.

* * *

Между тем Швейк беседовал с Кунертом о его хозяине.

— Где это ты пропадал всё время? Почему тебя нигде небыло видно? — спросил Швейк.

— Небось знаешь, — ответил Кунерт, — у моегостарого дурака без работы не останешься. Каждую минуту зовёт к себе испрашивает о вещах, до которых мне нет никакого дела. Спрашивал, например,меня, дружу ли я с тобой. Я ему отвечал, что мы очень редко видимся.

— Очень мило с его стороны — спрашивать обо мне. Я ведьтвоего господина лейтенанта очень люблю. Он такой хороший, добросердечный, адля солдата — прямо отец родной, — серьёзно сказал Швейк.

— Ты думаешь? — возразил Кунерт. — Большая свинья,а глуп, как пуп. Надоел мне хуже горькой редьки, всё время придирается.

— Поди ж ты! — удивлялся Швейк. — А я всегдасчитал его таким порядочным человеком. Ты как-то странно отзываешься о своёмлейтенанте. Ну да уж все вы, денщики, такими уродились. Взять хоть денщикамайора Венцеля, тот своего господина иначе не называет, как «окаянный балбес»,а денщик полковника Шрёдера, когда говорит о своём господине, честит его«вонючим чудовищем» и «вонючей вонючкой». А всё потому, что денщик учится усвоего господина. Если бы господин не крыл почём зря своего денщика, то иденщик не повторял бы за ним. В Будейовицах, когда я служил на действительной,был у нас лейтенант Прохазка, так тот сильно не ругался. Так только скажет,бывало, своему денщику: «Эх ты, очаровательная корова!» Других ругательствденщик Гибман от него не слыхал. Этот самый Гибман, отбыв срок военной службы,по привычке стал обзывать и папашу, и мамашу, и сестру: «Эй ты, очаровательнаякорова!» Обозвал он так и свою невесту. Та от него отказалась и подала в суд заоскорбление личности, потому что сказал он это ей, её папаше, и мамаше, исёстрам во всеуслышание на каком-то танцевальном вечере. Не простила она его ина суде, заявив, что если бы он назвал её «коровой» с глазу на глаз, то, можетбыть, она пошла бы на мировую, ну, а так — позор на всю Европу.

Между нами, Кунерт, о твоём лейтенанте я никогда бы этого неподумал. Он на меня, когда мы с ним впервые разговорились, произвёл оченьсимпатичное впечатление, словно только что полученная из коптильни колбаса. Акогда я говорил с ним во второй раз, он показался мне очень начитанным и такимодухотворённым… Ты сам-то откуда? Прямо из Будейовиц? Хвалю, если кто-нибудьпрямо откуда-нибудь. А где там живёшь? Под аркадами? Это хорошо. Там, покрайней мере, летом прохладно. Семейный? Жена и трое детей? Так ты счастливец,товарищ. Тебя, по крайней мере, есть кому оплакивать, как говаривал впроповедях мой фельдкурат Кац. И это истинная правда, потому что в Бруке яслышал речь одного полковника к запасным, которую он держал, отправляя их вСербию. Полковник сказал, что солдат, который оставляет дома семью и погибаетна поле сражения, порывает все семейные связи. У него это вышло так: «Когда онтруп, он труп для земья, земейная связь уже нет, он польше чем «ein Held»[274] за то, что сфой шизнь «hat geopfert»[275]за большой земья, за «Vaterland».[276] Ты живёшь на пятомэтаже?