— На первом.

— Да, да, верно, я теперь вспомнил, что там, на площадив Будейовицах, нет ни одного пятиэтажного дома. Ты уже уходишь? А-а! Твойофицер стоит у штабного вагона и смотрит сюда. Если он тебя спросит, не говорилли я о нём, ты безо всяких скажи, что говорил, и не забудь передать, как хорошоя о нём отзывался. Ведь редко встретишь офицера, который бы так по-дружески,так по-отечески относился к солдату, как он. Не забудь сообщить, что я считаюего очень начитанным, и скажи также, что он очень интелликентный. И ещёрасскажи, что я учил тебя вести себя пристойно, по глазам угадывать егомалейшие желания и все их исполнять. Смотри не забудь!

Швейк влез в свой вагон, а Кунерт с нитками убрался в своюберлогу. Через четверть часа батальон двинулся дальше, через сожжённые деревни,Брестов и Великий Радвань в Новую Чабину. Видно было, что здесь шли упорныебои.

Склоны Карпат были изрыты окопами, тянувшимися из долины вдолину вдоль полотна железной дороги с новыми шпалами. По обеим сторонам дорогичасто попадались большие воронки от снарядов. Кое-где над речками, впадающими вЛаборец (дорога проходила вдоль верховья Лаборца), видны были новые мосты иобгорелые устои старых.

Вся Медзилаборецкая долина была разрыта и разворочена,словно здесь работали армии гигантских кротов. Шоссе за речкой было разбито иразворочено, поля вдоль него истоптаны прокатившейся лавиной войск.

После частых и обильных ливней по краям воронок стали видныклочья австрийских мундиров.

За Новой Чабиной на ветвях старой обгорелой сосны виселбашмак австрийского пехотинца с частью его голени.

Очевидно, здесь погулял артиллерийский огонь: деревья стоялиоголённые, без листьев, без хвои, без верхушек; хутора были разорены.

Поезд медленно шёл по свежей, наспех сделанной насыпи, такчто весь батальон имел возможность досконально ознакомиться с прелестями войныи, глядя на военные кладбища с крестами, белевшими на равнинах и на склонахопустошённых холмов, медленно, но успешно подготовить себя к бранной славе,которая увенчается забрызганной грязью австрийской фуражкой, болтающейся набелом кресте.

Немцы с Кашперских гор, сидевшие в задних вагонах и ещё вМиловицах при въезде на станцию галдевшие своё «Wann ich kumm, wann ich wiedakumm…», начиная от Гуменне притихли, так как поняли, что многие из тех, чьифуражки теперь болтаются на крестах, тоже пели о том, как прекрасно будет,когда они вернутся и навсегда останутся дома со своей милой.

В Медзилаборце поезд остановился за разбитым, сожжённымвокзалом, из закоптелых стен которого торчали искорёженные балки.

Новый длинный деревянный барак, выстроенный на скорую рукувместо сожжённого вокзала, был залеплен плакатами на всех языках:«Подписывайтесь на австрийский военный заём».

В другом таком же бараке помещался пункт Красного Креста.Оттуда вышли толстый военный врач и две сестры милосердия. Сестрицы без удержухохотали над толстым врачом, который для их увеселения подражал крику различныхживотных и бездарно хрюкал.

Под железнодорожной насыпью в долине ручья лежала разбитаяполевая кухня.

Указывая на неё, Швейк сказал Балоуну:

— Посмотри, Балоун, что нас ждёт в ближайшем будущем.Вот-вот должны были раздать обед, и тут прилетела граната и вон как разделалакухню.

— Прямо страх берёт! — вздохнул Балоун. — Мнеи не снилось, что я попаду в такой переплёт. А всему виной моя гордыня. Ведь я,сволочь, прошлой зимой купил себе в Будейовицах кожаные перчатки. Мне ужезазорно было на своих мужицких лапах носить старые вязаные рукавицы, какиеносил покойный батя. Куда там, я всё вздыхал по кожаным, городским… Батя горохуплетал за милую душу, а я и видеть его не хотел. Подавай мне птицу. И отпростой свинины я тоже нос воротил. Жена должна была, прости господи моёпрегрешение, вымачивать её в пиве! — Балоун в полном отчаянии сталисповедоваться как на духу: — Я хулил святых и угодников божьих в трактире наМальше, в Нижнем Загае избил капеллана. В бога я ещё верил, от этого неотрекаюсь, но в святости Иосифа усомнился. Всех святых терпел в доме, толькообраз святого Иосифа удалил, и вот теперь господь покарал меня за все моипрегрешения и мою безнравственность. Сколько этих безнравственных дел янатворил на мельнице! Как часто я ругал своего тятеньку и полагающиеся емуденьги зажиливал, а жену свою тиранил.

Швейк задумался:

— Вы мельник? Так ведь? Вам следовало бы знать, чтобожьи мельницы мелют медленно, но верно, ведь из-за вас и разразилась мироваявоина.

Вольноопределяющийся вмешался в разговор:

— Своим богохульством и непризнанием всех святых и угодниковвы, безусловно, сильно себе повредили. Ведь вам следовало знать, что нашаавстрийская армия уже издавна является армией католической и блестящий примерей подаёт наш верховный главнокомандующий. Да и как вообще вы отважились с ядомненависти хотя бы к некоторым святым и угодникам божьим идти в бой? Когдавоенное министерство в гарнизонных управлениях ввело проповеди иезуитов длягоспод офицеров! Когда на пасху мы видели торжественный воинский крёстный ход!Вы понимаете меня, Балоун? Сознаёте ли, что вы, собственно, выступаете противдуха пашей славной армии? Возьмём, например, святого Иосифа, образ которого, повашим словам, вы не позволяли вешать в вашей комнате. Ведь он, Балоун, как разявляется покровителем всех, кто хочет избавиться от военной службы. Он былплотником, а вы, должно быть, знаете поговорку: «Поищем, где плотник оставилдыру». Уж сколько народу под этим девизом сдалось в плен, не видя другоговыхода. Будучи окружёнными со всех сторон, они спасали себя не из эгоистическихпобуждений, а как члены армии, чтобы потом, вернувшись из плена, иметьвозможность сказать государю императору: «Мы здесь и ждём дальнейшихприказаний». Понимаете теперь, в чём дело, Балоун?

— Не понимаю, — вздохнул Балоун. — Тупая уменя башка. Мне всё надо повторять по десяти раз.

— Может, маленько уступишь? — спросилШвейк. — Так я тебе ещё раз объясню. Ты, значит, слышал, что должен вестисебя соответственно тому духу, который является господствующим в армии, чтотебе придётся верить в святого Иосифа, а когда тебя окружит неприятель, поищи,где плотник оставил дыру, чтобы сохранить себя ради государя императора наслучай новых войн. Ну, теперь ты, я полагаю, понял и хорошо сделаешь, еслиболее обстоятельно покаешься, что за безнравственные поступки ты совершал на этойсамой мельнице. Но только смотри не рассказывай нам такие вещи, как в анекдотепро девку-батрачку, которая пошла исповедоваться к ксёндзу и потом, когда ужепокаялась в различных грехах, застыдилась и сказала, что каждую ночь вела себябезнравственно… Ну, ясно, как только ксёндз это услышал, у него слюнки потекли.Он и говорит ей: «Не стыдись, милая дочь, ведь я служитель божий, подробнорасскажи мне о своих прегрешениях против нравственности». А она расплакалась:ей, мол, стыдно, это такая ужасная безнравственность. Он опять её уговаривать,он-де отец её духовный. Наконец, дрожа всем телом, она рассказала, что каждыйвечер раздевалась и влезала в постель. И опять он не мог от неё слова добиться.Она ещё пуще разревелась. А он снова: «Не стыдись, человек от рождения сосудгреховный, но милость божия бесконечна!» Наконец она собралась с духом и плачапроговорила: «Когда я раздетая ложилась в постель, то выковыривала грязь междупальцами на ногах, да притом ещё нюхала её». Вот вам и вся безнравственность. Ноя надеюсь, что ты, Балоун, на мельнице такими делами не занимался и расскажешьнам что-нибудь посерьёзнее, про настоящую безнравственность.