Так как здесь проходили и располагались лагерем войска, топовсюду виднелись кучки человеческого кала международного происхождения —представителей всех народов Австрии, Германии и России. Испражнения солдатразличных национальностей и вероисповеданий лежали рядом или мирно наслаивалисьдруг на друга безо всяких споров и раздоров.

Полуразрушенную водонапорную башню, деревянную будкужелезнодорожного сторожа и вообще всё, что имело стены, изрешетили ружейныепули. Завершая картину прелестей войны, неподалёку, из-за холма, поднималисьстолбы дыма, будто там горела целая деревня или осуществлялись крупные военныеоперации. Это жгли холерные и дизентерийные бараки — на радость господам,принимавшим участие в устройстве этого госпиталя под протекторатом эрцгерцогиниМарии. Господа эти крали и набивали себе карманы, представляя счета запостройку несуществующих холерных и дизентерийных бараков.

Ныне одна группа бараков расплачивалась за все остальные, ив смраде горящих соломенных тюфяков к небесам возносились все хищения,совершённые под покровительством эрцгерцогини Марии.

На скале за вокзалом германцы поспешили поставить памятникпавшим бранденбуржцам с надписью: «Den Helden von Lupkapass»,[278]с большим германским орлом, вылитым из бронзы, причём в надписи на цоколеотмечалось, что эта эмблема отлита из русских пушек, отбитых при освобожденииКарпат германскими полками.

В этой странной и до тех пор непривычной атмосфере батальонотдыхал после обеда в вагонах, а капитан Сагнер вместе со своим адъютантом всёещё не могли с помощью шифрованных телеграмм договориться с базой бригады одальнейшем маршруте батальона.

Сообщения были невероятно путанны. Из них можно былозаключить единственно, что им вовсе не следовало ехать на Лупковский перевал,а, добравшись до Нового Места у Шятора, двигаться в совершенно другомнаправлении, так как в телеграммах шла речь о городах Чоп — Унгвар — Киш —Березна — Ужок.

Через десять минут выяснилось, что сидевший в бригаде штабнойофицер — форменный балбес: в батальон пришла шифрованная телеграмма, где онспрашивал, говорит ли с бригадой восьмой маршевый батальон Семьдесят пятогополка (военный шифр Сз). Бригадный балбес удивился, получив ответ, что напроводе седьмой маршевый батальон Девяносто первого полка, и спросил, кто далим приказ ехать на Мукачево по военной железной дороге на Стрый, тогда как ихмаршрут через Лупковский перевал на Санок в Галицию.

Балбес был потрясён тем, что ему телеграфируют с Лупковскогоперевала, и послал шифрованную телеграмму: «Маршрут остаётся без изменения:Лупковский перевал — Санок, где ждать дальнейших распоряжений».

По возвращении капитана Сагнера в штабном вагоне начиналиговорить о явной бестолковщине, делая намёки на то что, не будь германцев,восточная военная группа совершенно потеряла бы голову.

Подпоручик Дуб попытался выступить в защиту бестолковщиныавстрийского штаба и понёс околесицу о том, что здешний край был опустошённедавними боями и что железнодорожный путь ещё не мог быть приведён внадлежащий порядок.

Все офицеры посмотрели на него с состраданием, словно желаясказать: «Этот господин не виноват. Уж таким идиотом уродился». Не встречаявозражений, подпоручик Дуб распространялся о великолепном впечатлении, котороепроизводит на него этот разорённый край, свидетельствующий о том, как умеетбить железный кулак нашей армии. Ему опять никто не ответил. И он повторил:«Да, безусловно, разумеется, русские отступали здесь в страшной панике».

Капитан Сагнер про себя решил, что, когда они будут в окопахи положение станет особенно опасным, он при первом же удобном случае пошлётподпоручика Дуба за проволочные заграждения в качестве офицера-разведчика длярекогносцировки неприятельских позиций. А поручику Лукашу, высунувшемуся также, как и он, из окна вагона, шепнул сгоряча:

— Послал чёрт на нашу голову этих штатских! Чемобразованнее, тем глупей.

Казалось, подпоручик Дуб никогда не замолчит. Онпересказывал офицерам всё, что читал в газетах о карпатских боях и о борьбе закарпатские перевалы во время австро-германского наступления на Сане.

Он рассказывал так, будто не только участвовал, но и самруководил всеми операциями.

Особенное отвращение вызывали его изречения, вроде «Потом мыдвинулись на Буковско, чтобы обеспечить за собой линию Буковско — Дынув,поддерживая связь с бардеевской группой у Большой Полянки, где мы разбилисамарскую дивизию неприятеля».

Поручик Лукаш не выдержал и вставил, прервав подпоручикаДуба «О чём ты, по-видимому, ещё до войны говорил со своим окружным начальником?»

Подпоручик Дуб враждебно взглянул на поручика Лукаша и вышелиз вагона.

Воинский поезд стоял на насыпи, а внизу, в нескольких метрахпод откосом, лежали разные предметы, брошенные русскими солдатами, которые,по-видимому, отступали по этому рву. Тут валялись заржавленные чайники, горшки,патронташи. Здесь же среди разнообразнейших предметов виднелись мотки колючейпроволоки и снова окровавленные полосы марлевых бинтов и вата. В одном местенадо рвом стояла группа солдат, и подпоручик Дуб тотчас заметил, чтонаходящийся среди них Швейк что-то рассказывает.

Он отправился туда.

— Что случилось? — раздался строгий окрикподпоручика Дуба, который вырос прямо перед Швейком.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, — ответилза всех Швейк, — смотрим.

— На что смотрите? — крикнул подпоручик Дуб.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, мы смотримвниз, в ров.

— А кто вам разрешил это?

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, такова волянашего господина полковника Шрёдера из Брука. Когда мы отправлялись на фронт,он в своей прощальной речи велел нам, когда будем проходить по местам боёв,сугубое внимание обращать на то, как развивалось сражение, чтобы извлечь пользудля себя. И вот здесь, господин лейтенант, в этом рву, мы видим, что солдатуприходится бросать при отступлении. Осмелюсь доложить, господин лейтенант, мыздесь поняли, как глупо, когда солдат тащит с собой всякие лишние вещи. Этим онпонапрасну отягощает себя. От этого понапрасну утомляется. Когда солдат тащитна себе такую тяжесть, ему трудно воевать.

У подпоручика Дуба мелькнула надежда, что наконец-то онсможет предать Швейка военно-полевому суду за предательскую антимилитаристскуюпропаганду, а потому он быстро спросил:

— Вы, значит, думаете, что солдат должен бросать патроныили штыки, чтоб они валялись где-нибудь в овраге, как вон там?

— Никак нет, ни в коем случае, господинлейтенант, — приятно улыбаясь, ответил Швейк, — извольте посмотретьвон туда, вниз, на этот брошенный железный ночной горшок.