Балоун, по его собственным словам, безнравственно вёл себя скрестьянками. Безнравственность состояла в том, что он подмешивал им плохуюмуку. И это в простоте душевной Балоун называл безнравственностью. Больше всехбыл разочарован телеграфист Ходоунский, который всё выпытывал, действительно лиу него ничего не было с крестьянками в мукомольне на мешках муки. Балоун, отмахиваясь,ответил: «На это у меня ума не хватало».

Солдатам объявили, что обед будет за Палотой на Лупковскомперевале, а потому старший писарь батальона вместе с поварами всех рот иподпоручиком Цайтгамлем, который ведал батальонным хозяйством, отправились вселение Медзилаборец. В качестве патруля к ним были прикомандированы четыресолдата.

Не прошло и получаса, как они вернулись с тремя поросятами,связанными за задние ноги, с ревущей семьёй угроруса — у него былиреквизированы поросята — и с толстым врачом из барака Красного Креста. Враччто-то горячо объяснял пожимавшему плечами подпоручику Цайтгамлю.

Спор достиг кульминационного пункта у штабного вагона, когдавоенный врач стал доказывать капитану Сагнеру, что поросята эти предназначеныдля госпиталя Красного Креста. Крестьянин же знать ничего не хотел и требовал,чтобы поросят ему вернули, так как это последнее его достояние и он никак неможет отдать их за ту цену, которую ему выплатили.

При этом он совал капитану Сагнеру полученные им за поросятденьги; жена его, ухватив капитана за руку, целовала её с раболепием, извечносвойственным этому краю.

Капитан Сагнер, напуганный всей этой историей, с трудомоттолкнул старую крестьянку. Но это не помогло. Её заменили молодые силы,которые, в свою очередь, принялись сосать его руку.

Подпоручик Цайтгамль заявил тоном коммерсанта:

— У этого мужика осталось ещё двенадцать поросят, авыплачено ему было совершенно правильно, согласно последнему дивизионномуприказу номер двенадцать тысяч четыреста двадцать, часть хозяйственная.Согласно параграфу шестнадцатому этого приказа, свиней следует покупать вместах, не затронутых войной, не дороже, чем две кроны шестнадцать геллеров закилограмм живого веса. В местах, войной затронутых, следует прибавлять на одинкилограмм живого веса тридцать шесть геллеров, что составит за один килограммдве кроны пятьдесят два геллера. Примечание: в случае, если будет установлено,что в местах, затронутых войной, хозяйства остались в целости с полным составомсвиного поголовья, то свиньи могут быть отправлены для снабжения проходящихчастей; выплачивать же за реквизированную свинину следует как в местах, войнойне затронутых, с особой приплатой в размере двенадцати геллеров на одинкилограмм живого веса. Если же ситуация не вполне ясна, то немедленно составитьна месте комиссию из заинтересованного лица, командира проходящей воинскойчасти и того офицера или старшего писаря (если дело идёт о небольшомподразделении), которому поручена хозяйственная часть.

Всё это подпоручик Цайтгамль прочёл по копии дивизионногоприказа, которую всё время носил с собой и знал почти наизусть. В прифронтовойполосе оплата за один килограмм моркови повышается на пятнадцать целых тридесятых геллера, а для Offiziersmenagekücheabteilling[277]в прифронтовой полосе за цветную капусту оплата повышается на одну кронусемьдесят пять геллеров за один килограмм.

Те, кто составлял в Вене этот приказ, представляли себеприфронтовую полосу изобилующей морковью и цветной капустой.

Подпоручик Цайтгамль прочёл это взволнованному крестьянину,разумеется, по-немецки, и спросил его на том же языке, понял ли он, а когда тотв знак отрицания покачал головой, заорал:

— Значит, хочешь комиссию?

Тот понял слово «комиссия» и утвердительно закивал головой.Между тем поросят уже повлекли на казнь к полевым кухням. Крестьянина обступилиприкомандированные для реквизиции солдаты со штыками, и комиссия отправилась наего хутор, чтобы на месте определить, должен ли он получить по две кроныпятьдесят два геллера за один килограмм или только по две кроны двадцать восемьгеллеров.

Они ещё не вышли на дорогу, ведущую к селу, как от полевыхкухонь донёсся троекратный предсмертный визг поросят. Крестьянин понял, чтовсему конец, и отчаянно закричал:

— Давайте мне за каждую свинью по два золотых!

Четыре солдата окружили его ещё плотнее, а вся семьяпреградила дорогу капитану Сагнеру и подпоручику Цайтгамлю, бросившись передними на колени посередь пыльной дороги. Мать с двумя дочерьми обнимала колениобоих, называя их благодетелями, пока крестьянин не прикрикнул на них и незаорал на украинском диалекте угрорусов, чтобы они встали. Пусть, мол, солдатыподавятся поросятами…

Тем самым комиссия прекратила свою деятельность. Нокрестьянин вдруг взбунтовался и стал грозить кулаками; тогда один из солдат такхватил его прикладом, что у него в глазах потемнело, и вся семья во главе сотцом семейства, перекрестившись, пустилась наутёк.

Десять минут спустя старший писарь батальона вместе сординарцем батальона Матушичем уже уписывали у себя в вагоне свиные мозги.Уплетая за обе щеки, старший писарь время от времени язвительно обращался кмладшим писарям со словами:

— Небось и вы не прочь этого пожрать? Не так ли? Нет,ребята, эти только для унтер-офицеров. Поварам — печёнка и почки, мозг и голова— господам фельдфебелям, а младшим писарям — только двойная солдатская порциямяса.

Капитан Сагнер уже отдал приказ относительно офицерскойкухни: «Свиное жаркое с тмином. Выбрать самое лучшее мясо, но не слишкомжирное!» Вот почему, когда на Лупковском перевале солдатам раздавали обед,каждый из них обнаружил в своём котелке по два маленьких кусочка мяса, а тот,кто родился под несчастливой звездой, нашёл только кусочек шкурки.

В кухне царило обычное армейское кумовство: благамипользовались все, кто был близок к господствующей клике. Денщики ходили слоснившимися от жира мордами. У всех ординарцев животы были словно барабаны.Творились вопиющие безобразия.

Вольноопределяющийся Марек из чувства справедливостипроизвёл возле кухни скандал. Когда кашевар положил ему в котелок с супомсолидный кусок варёного филе, сказав при этом: «Это нашемуисториографу», — Марек заявил, что на войне все солдаты равны, и этовызвало всеобщее одобрение и послужило поводом обругать кашеваров.

Вольноопределяющийся бросил кусок мяса обратно, показавэтим, что отказывается от всяких привилегий. В кухне, однако, ничего не понялии сочли, что батальонный историограф остался недоволен предложенным куском, апотому кашевар шепнул ему, чтобы он пришёл после раздачи обеда, — тогдаон, мол, отрежет ему часть от окорока.

У писарей тоже лоснились морды; санитары, казалось, так ипышут благополучием. Рядом со всей этой благодатью валялись ещё не прибранныеостатки недавних боёв. Повсюду были разбросаны патронные обоймы, пустыежестяные консервные банки, клочья русских, австрийских и немецких мундиров,части разбитых повозок, длинные окровавленные ленты марлевых бинтов и вата. Встарой сосне у вокзала, от которого осталась только груда развалин, торчаланеразорвавшаяся граната. Везде валялись осколки снарядов, по-видимому, недалеконаходились солдатские могилы, откуда страшно несло трупным запахом.