Она сама рассказывала ему о нем, задумчиво улыбаясь.Наверное, его жизнь по сравнению с ее полным трагедий и разочарованийсуществованием казалась очень счастливой и заурядной.

– Трое сыновей, – поправил он. – И жена, выправы.

Питеру вдруг стало отчего-то стыдно. У него – три сына, унее – маленький мальчик, умерший от рака… Это был единственный ее ребенок, иПитер, как и весь мир, знал, что больше у нее детей не было.– Я живу вВашингтоне, – тихо сказала она, – почти все время.

Она ничего не сказала ему о том, есть у нее дети или нет, иПитер, естественно, не стал спрашивать.

– Вам нравится Вашингтон? – мягко спросил он, иОливия пожала плечами, сделав еще один глоток кофе.

Да нет. Когда я была молодая, я его ненавидела. А теперь,когда я об этом думаю, мне кажется, что я должна ненавидеть его еще больше.Дело не в самом городе, а в том, что он делает с людьми, живущими в нем. Ятерпеть не могу политику и все, что стоит за этим словом.

Питер видел, с какой страстностью она произнесла эти слова.Но политикой занимались ее отец и брат, ее муж, наконец, и едва ли у нее былавозможность избежать ее цепких клешней. Потом Оливия подняла на него глаза,вдруг осознав, что она еще не представилась ему. Хорошо бы он не догадался, ктоона такая, и думал, что она обыкновенная женщина – в джинсах, мокасинах испортивном джемпере. Но по его взгляду можно было понять, что он ее узнал.Скорее всего он пьет с ней кофе в два часа ночи не из-за этого, но все равно ееимя не является для него секретом.

– Я думаю, глупо с моей стороны предполагать, что вы незнаете мое имя, – полувопросительно-полуутвердительно сказала Оливия,глядя на него широко распахнутыми глазами.

Питер кивнул, испытывая к ней острое сочувствие. Конечно,она предпочла бы анонимность, но ее судьба была иной.

– Я знаю, и вы правы: наивно думать, что люди на улицахвас не узнают. Но это ничего не меняет.

Вы вправе ненавидеть политику, вправе делать все, что вамзаблагорассудится, например, пойти гулять на площадь Согласия или говоритьсвоим друзьям все, что вам вздумается. Каждый человек нуждается в этом.

Он почти физически ощущал, как ей тяжело переносить своюизвестность.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Вы говорили,что во всякой шкуре иногда бывает тяжело. В вашей тоже?

Временами, – честно ответил он. – Всем нам иногдабывает тяжело. Я возглавляю крупную фирму, и иногда мне хочется, чтобы об этомникто не знал и я мог делать все, что мне заблагорассудится. Как сейчас,например. – На мгновение ему захотелось быть свободным и забыть о том, чтоженат. Но он знал, что никогда не сможет поступить так с Кэти. Питер ни разу неизменял ей и не хотел делать этого и сейчас, с Оливией Тэтчер – даже с ней.Впрочем, и она об этом совершенно не думала. – Вероятно, все мы время отвремени устаем от жизни и от возложенных на нас обязанностей. Как и вы,наверное, – с сочувствием сказал он. – И ещё мне кажется, что каждомучеловеку временами хочется вот так уйти на площадь Согласия, скрывшись отокружающих. Как Агата Кристи.

– Меня всегда интересовала эта история, – смущенноулыбаясь, призналась Оливия, – и все время хотелось сделать что-нибудьподобное.

На нее произвело впечатление то, что он об этом знал.Поступок Агаты Кристи, в один прекрасный день просто исчезнувшей, всегдавызывал у нее восхищение. Ее разбитую машину вскоре обнаружили, а самазнаменитая писательница как сквозь землю провалилась. И появилась только черезнесколько дней, никак не объяснив свое исчезновение. В свое время это вызвалонастоящую сенсацию, и все газеты Англии – да и всего мира тоже – только иписали об этом.

– Ну что ж, теперь вы это сделали – по крайней мере нанесколько часов. Вы покинули свою жизнь, как и она. – Питер улыбнулся ей,и Оливия снова посмотрела на него своими озорными глазами.

– Но Кристи-то ушла надолго, – засмеявшись,произнесла она. – А я – только на несколько часов. – В ее голосеслышалось явное разочарование.

– Вполне возможно, что в «Ритце» все с ума сходят,разыскивая вас. Наверное, думают, что вас похитил король Халед.

Оливия расхохоталась еще звонче, став совсем похожей надевочку. Питер заказал обоим по сандвичу. Когда их принесли, они обанабросились на них, внезапно почувствовав дикий голод.

– А вы знаете, я не думаю, что они меня вообще ищут. Яуверена в том, что если я действительно исчезну, никто даже не заметит этого,если только в этот день не будет собрания или программной речи в женском клубе.В подобных случаях я могу оказаться очень полезной. В остальное же время мояперсона мало кого интересует. Я словно искусственные деревья, которыми украшаютсцену. Их не нужно ни удобрять, ни поливать – их просто выкатывают на сцену,когда надо ее украсить.

– То, что вы говорите, ужасно, – упрекнул ееПитер, хотя по тому, что он видел сам, можно было понять, что она права. –Неужели вы именно так воспринимаете свою жизнь?

– Да, скорее всего так, – сказала Оливия,сознавая, как она рискует. Если окажется, что он журналист или, хуже того,репортер бульварной газеты, к утру вся Америка будет перемывать ей косточки. Нов какой-то степени ей было на это наплевать. Временами ей очень хотелоському-нибудь довериться, а в Питере было что-то невероятно доброе ипривлекательное. Она никогда не беседовала ни с кем так, как сейчас с ним, и ейсовершенно не хотелось останавливаться и возвращаться в свою жизнь, даже вотель «Ритц». Если бы можно было сидеть с ним на Монмартре вечно…

– Почему вы вышли за него замуж? – осмелилсяспросить он, когда Оливия положила на тарелку остатки сандвича.

Некоторое время она задумчиво смотрела во тьму, а потомопять перевела глаза на Питера:

– Он был другим. Но все очень быстро меняется. С людьмипроисходят перемены к худшему. Мы очень нежно любили друг друга, и он клялсямне, что никогда не будет заниматься политикой. На примере карьеры своего отца,из-за которой моя мать страдает всю жизнь, я прекрасно знала, что делает слюдьми этот вид деятельности. Энди собирался быть адвокатом. Мы хотели иметьдетей, лошадей, собак и жить в сельском доме в Виргинии. Так продолжалосьполгода, а потом все кончилось.

В семье уже был политик – брат Энди. Том со временемсобирался стать президентом, и я была бы рада видеть Белый дом только раз вгоду, на Рождество. Но Тома убили через полгода после того, как мы поженились,и Энди совершенно переменился. Я не знаю, что с ним произошло, – возможно,он чувствовал себя обязанным принять знамя, выпавшее из рук брата, и сделать«что-нибудь нужное для страны». Он долго вел такие разговоры, и в конце концовмне надоело их слушать. Постепенно он влюбился в политику. Политические амбиции– это очень тяжелая штука. По-моему, это требует от тебя больше времени и сил,чем любой ребенок, больше любви и преданности, чем любая женщина.