Но Питера все это уже не интересовало: он следовал за женойсенатора, скрывшейся за углом Вандомской площади. Казалось, она знала, кудаидет, и шла очень уверенно, размашистым шагом, так что Питер поспевал за ней снекоторым усилием. Он понятия не имел, что скажет ей, если она остановится,обернется и спросит его, зачем он за ней идет. Он сам не знал зачем. Просто ондолжен быть здесь. Его словно кто-то позвал в путь, и он шел за Оливией,подчиняясь неслышному приказу. Питер говорил себе, что хочет лишь уберечь ее отвозможной опасности в такой поздний час, но не смог бы ответить на вопрос,почему именно он должен быть ее телохранителем.

К его удивлению, она дошла до площади Согласия иостановилась там, с улыбкой глядя на фонтаны и сияющую поодаль Эйфелеву башню.Здесь сидел какой-то старый бродяга, проехал на роликах молодой парень, двепарочки целовались на скамейках, не обращая никакого внимания на Оливию,которая, казалось, была счастлива своим одиночеством. Питеру захотелось подойтик ней и, обняв ее, вдвоем смотреть на фонтаны. Но вместо этого он остановилсяна почтительном расстоянии, не сводя с нее глаз. И вдруг она, к полномусмущению Питера, обернулась и вопросительно посмотрела на него, как будтовнезапно почувствовала его присутствие, как будто она знала его причину, но всеравно собиралась потребовать у него объяснений. Ей было ясно, что онпреследовал ее, но она, казалось, ничуть не разозлилась и не испугалась. Питерстрашно смутился, когда она повернулась и медленно подошла к нему. Оливияузнала в нем человека, плававшего вчера вместе с ней в бассейне, но Питерпокраснел, когда она подошла совсем близко. К счастью, в темноте этого не быловидно.

– Вы фотограф? – Вопрос был задан очень тихимголосом. Оливия казалась совсем беззащитной и неожиданно грустной. Это ужеслучалось с ней раньше – сотни, тысячи раз. Фотографы преследовали ее всюду, торжествуявсякий раз, когда им удавалось поймать момент из ее частной жизни. Теперь она кэтому привыкла и неохотно приняла это неудобство как неотъемлемую часть своегосуществования.

Но Питер покачал головой, почувствовав, что она должнаощущать. Ему было стыдно, что он невольно помешал ее одиночеству.

– Нет, я не фотограф. Простите меня… Я… Мне простохотелось знать, что вы… Сейчас уже поздно.

Отважившись поднять на нее глаза, он вдруг почувствовал, каксмущение уходит, уступая место желанию защитить эту невероятно хрупкую женщину– женщину, какой он никогда раньше не встречал.

– Вы не должны ходить одна в такое время – это опасно.

Оливия взглянула на молодого человека и пожилого клошара ипожала плечами, переведя на Питера заинтересованный взгляд.

– Почему вы пошли за мной? – прямо спросила она,глядя на него своими карими бархатными глазами.

Питеру захотелось протянуть руку и дотронуться до ее лица.

– Я… я не знаю, – честно сказал он. –Любопытство… рыцарство… восхищение… глупость… – Ему хотелось сказать ей, что оношеломлен ее красотой, но это было невозможно. – Я хотел удостовериться втом, что с вами все в порядке. – И вдруг он решил быть с ней честным.Обстоятельства были несколько необычные, а Оливия казалась человеком, с которымможно разговаривать откровенно. – Вы ведь просто ушли, никому не сказав,да?

Может быть, сейчас телохранители уже обнаружили исчезновениеОливии и повсюду ищут, но ей явно было все равно. Когда она подняла глаза насвоего собеседника, Питер подумал, что она похожа на шаловливого ребенка. Онбыл единственным свидетелем ее поступка, и Оливия это знала.

– Возможно, их это совершенно не интересует, – также прямо и без всякого сожаления ответила она полным озорства голосом – кнемалому удивлению Питера. Без труда можно было сделать вывод, что онасовершенно заброшенная женщина. Ни один человек из ее группы не обращал на нееникакого внимания, даже ее муж. – Мне нужно было уйти. Иногда оченьтяжело… быть в моей шкуре.

Она снова взглянула на Питера, явно неуверенная в том, чтоон знает, кто она такая, и не желая раскрывать инкогнито.

– В любой шкуре иногда бывает тяжело, – философскизаметил Питер. Ему тоже временами бывало несладко, хотя с ее положением этобыло не сравнить. Он посмотрел на Оливию с сочувствием. Раз уж он позволил себеэтот экстравагантный поступок, не будет никакого вреда, если он зайдет ещедальше. – Можно ли угостить вас кофе?

Оба улыбнулись этому старомодному приему. Оливиязаколебалась, не зная, насколько честны его намерения, и Питер, видя, что онасомневается, тепло улыбнулся.

– Это вполне искреннее предложение. Я хорошо воспитан,поэтому вы можете совершенно спокойно принять от меня чашечку кофе. Я быпригласил вас в ресторан в своем отеле, но у них, к сожалению, сегодня вечеромне все в порядке.

Оливия рассмеялась, и ее напряжение явно спало. Она ведьвстречалась с ним в отеле, в лифте и бассейне. На нем была дорогая и безупречночистая рубашка, брюки от костюма и хорошая обувь. Нечто в его глазах заставлялопредполагать, что он приличный и добрый человек. В конце концов она кивнула.

– Я бы хотела выпить кофе, но только не в вашемотеле, – чопорно ответила она. – Сегодня там что-то слишком людно.Что вы скажете насчет Монмартра?

– Замечательная идея. Проедемся в такси?

Оливия кивнула, и они отправились на ближайшую стоянкутакси. Сев в машину с его помощью, она назвала адрес бистро, которое работалодопоздна. Столики там были выставлены на тротуар. Этой теплой ночью имсовершенно не хотелось возвращаться в отель, хотя сложившаяся ситуация обоихявно смущала. Первой сломала лед она, посмотрев на него насмешливо.

– И часто вы это делаете? Я имею в виду: преследуетеженщин? – Внезапно она почувствовала, что все это ее очень забавляет.

Питер покраснел в темноте кабины и покачал головой:

– Я никогда на самом деле раньше ничего подобного невытворял. Это со мной впервые, и я до сих пор не понимаю, зачем я это сделал.

Он не стал объяснять ей, что ему по какой-то неведомойпричине захотелось защитить ее.

– На самом деле я очень рада, что вы этосделали, – ответила Оливия, чувствуя себя неожиданно хорошо и спокойно вего обществе. Они доехали до ресторана и спустя мгновение уже сидели застоликом на воздухе, попивая горячий кофе. – Наверное, вы поступилиправильно, – с улыбкой добавила она. – А теперь расскажите мне осебе.

Она положила подбородок на руки и стала удивительно похожана Одри Хепберн.

– Рассказывать особенно нечего, – с легкимсмущением сказал он. То, что он испытывал, было похоже на блаженство.

– А я уверена, что это не так. Откуда вы? Из Нью-Йорка?

Надо же, она почти угадала. Ведь работал он в Нью-Йорке.

– В некоторой степени. Я работаю в Нью-Йорке, а живу вГринвиче.

– Вы женаты, и у вас двое детей.