– хитрая штука, а память еще сложнее. Если твоя память находит свободную ниточку, она изыскивает и способ с чем-то ее увязать. Почему ты, например, подумала, что твоего сына убили отловщики, когда его на самом деле убил Аеси?

– Я заплутала в следах, – отвечаю я.

– А окошко к ним открыла я, – говорит Нсака Не Вампи.

– Думаешь, ты такая умная?

– У тебя вид, что тебе нужен воздух. Нам всем нужно…

– Меня не волнует, что нужно вам всем.

– Соголон, я знаю…

– Перестань говорить мне то, что ты, язви тебя, знаешь! Поняла? Меня не волнует, что ты знаешь. Что еще за тайная вечеря ба-а-альших людей, замышляющих ба-а-альшие вещи? Никтошка фея, никакущий гриот и та, кто для меня никто.

– Ты глупа. Мы всё еще можем изменить мир, – настойчиво произносит Бунши.

– Мир, говоришь? А знаешь, чего ты не изменишь? Мой разум.

– Я ж вам говорила, что это будет пустая трата времени, – вздыхает Нсака Не Вампи. – Она уж сто лет живет в лесу и общается с одними обезьянами.

– Да? А почему они не слушают тебя?

– Потому что, по ее словам, ты была там. При королевском дворе. Ты знаешь, что стоит на кону, потому что сама всё это видела.

– Королевский двор? Я что, была при дворе Короля?

– Раньше ты жила во дворце, бок о бок с королем Фасиси. Им есть что тебе рассказать, но ты не… Пойдем, Бунши. Оставим ее.

– Бунши? – спрашиваю я взыскательно.

– Она нам нужна.

– Да нет, не нужна.

– Как мне всё это надоело! – вскрикивает вдруг фея так громко, что дрожат стены.

При этом она безудержно растет и замедляется только тогда, когда голова чуть не упирается в потолок, по которому ползет ее искаженная тень. Из локтей у нее торчат плавники, а руки становятся острыми, как ножи. В ней, однако, есть что-то от акулы.

– Я устала объяснять, – вымученно говорит она.

– А я, между прочим, всё еще могу тебя убить, – стою на своем я.

– До или после того, как я обращусь в туман и воссоздамся в твоих легких или твоем сердце? Думаешь, только ты способна взрывать тела изнутри? Во дворце ты жила, когда была еще совсем девочкой. Более того – присутствовала, когда Кваш Моки разрушил род королей и вверг весь Север в упадок и порочность. Даже Лионго Доброму оказалось не по зубам с этим совладать. Каждый Король уничтожает свою старшую сестру или отправляет ее монахиней в Манту. Это идет так давно, что никто уже не знает зачем. Отец Кваша Моки был последним настоящим монархом, восседавшим на троне в Фасиси, и Север остается обречен, пока престол там вновь не займет настоящий Король.

– Это какой такой Север? Север, что побивает Юг в каждой войне? Север, что разрастается на восток и на запад? Какой такой Север вдруг оказывается обречен?

– О-о. Годы изобилия скоро закончатся, помяни мое слово.

– Ничего я не собираюсь поминать из того, что ты…

– Ничего, еще помянешь. Когда наступят годы запустения, то они охватят и Север и Юг, так что даже боги не смогут заступиться.

– Вон оно что! Значит, вы тут вынашиваете тайный замысел, чтобы жирные свиньи Севера не оголодали?

– Да язви ж богов, ты когда перестанешь быть стервой из сельской глубинки? – теряет терпение Нсака Не Вампи. Ветер – не ветер – взвивается и задувает в комнате все светильники. Не Вампи взмахивает рукой, и они загораются снова. Я стараюсь не показывать вида, что меня это удивляет. «Ты здесь не единственная с дарами», – говорит ее взгляд.

– Она даже не северянка. Была своя, да вышла.

– Не тебе судить, где я своя, а где нет.

– Ты вон говоришь, что не привязана никем и нигде. А когда в Фасиси больше ста лет назад проводилось то «великое очищение от ведьм», ты что-то пыталась предпринять? Траурная песнь об этом передавалась от женщин к женщинам годами. Некоторые из них о ту пору еще даже не стали женщинами, кого-то сожгли потому, что не так накладно было дать короне убить свою жену, чем с ней разводиться. Ты тогда не заботилась ни о ком, кроме себя; зачем тебе, действительно, заботиться о ком-то сейчас? Вся эта нескончаемая жизнь без какой-либо иной цели, кроме как жить себе во благо… Что ж, я-то, надеюсь, умру раньше, чем ты. В писаниях сказано, что это верно. Ты та, кто бросила своих собственных…

– Не думай, что я не закрою твой рот, если ты сама его не закроешь.

– Думаешь попробовать?

– Хватит! Вы обе! – не выдерживает Бунши.

– Надо было посулить ей деньги, или орехи, или что там еще в ходу у обезьян. Не знаю, за каким хреном ты пыталась к ней взывать.

– Укажи мне этого Аеси, чтобы я могла его убить, – бросаю я Бунши.

– Во второй раз ты провалилась, так что…

– Зато удалось в первый раз. Я кому сказала: укажите, где он.

– Значит, ты можешь нанести свой удар? Но ты посмотри, как он вернулся! Ты из нас хоть кого-то слышала? Он возвращается и вернется снова, и не перестанет этого делать никогда. У нас задумка другая, – говорит Нсака Не Вампи.

– Убьем его, выждем восемь лет, найдем и снова убьем.

– Поговори с ней ты, Бунши, я уже притомилась.

– Убить его сейчас, да и дело с концом – говорю я.

– Убить его ты не можешь.

– Кто меня остановит? Что это за дьявол, которого нельзя сразить намертво?

– Он не дьявол, – говорит Бунши.

Я оглядываюсь в поисках чего-нибудь, что можно грохнуть об пол. Мое гневное сверкание глаз задает вопрос без слов.

– Он не дьявол, – терпеливо повторяет Бунши. – Он бог.

Девятнадцать

У Фасиси злобы на меня нет – нет вообще ничего. Не знаю, тосковала я или боялась. Будь я мастерицей в счете, сказала бы, что с тех пор, как моя нога касалась этой земли, минуло сто тридцать шесть лет. Мой нос чует запах реки внизу квартала Ибику. «Задерживаться здесь мы не собираемся», – говорит Нсака Не Вампи. Это всего лишь остановка на пути в Манту, хотя с этой твердыней придется повременить – нечто, понятное нам обеим еще до выхода в путь. Я уже объявила, что не подчиняюсь указаниям моей праправнучки или этой изворотливой смоляной блямбы, которая по желанию превращается в женщину, но чаще всего довольствуется тем, что просто растекается лужей по полу, влезает к людям в жилища и там наушничает. «Они еще легко отделались после того, что мне нарассказывали», –