думаю я, но не говорю вслух, когда мы две луны назад покидаем Омороро. «Не приходишь с ожиданиями – не уходишь разочарованный», – внушаю я себе от начала нашего пути с Юга по морю. «А чего мы не выбрали более короткий путь?» – спрашивает у феи Не Вампи, но та не отвечает.

Я хочу вспомнить последние слова, которые они сказали, несмотря даже на то что всё было неприглядно, но я давно это забыла, и оттого у меня странное чувство – не злости, нет. Но и слово «печаль» здесь не вполне к месту. Не знаю, что за слово. Моя семья. Я помню, что они делали и что делала я. Помню, как мои львы стали на меня набрасываться, и ветер – не ветер – швырнул одного из них, кажется, Ндамби, с такой силой, что я слышала, как у нее при ударе о стенку хрустнули ребра. Рев, удар, крики, кто-то умоляет, чтобы «она перестала нас мучить» – всё это приходит на ум и проходит сквозь, но лица не различаются, и время для меня утрачено. «Всё иначе», – как говорит Нсака Не Вампи, хотя что еще она может сказать.

Дом стоит так же, как тогда, когда я видела его в последний раз. «А куда ему было бежать?» – произносит голос, похожий на мой. Наружные стены обмазаны глиной: как раз недавно был сезон дождей. Какая-то женщина лущит горох, девушка мелет зерно, а еще одна шмякает паука, что прокрался в дом и напугал детишек. Я высматриваю что-нибудь в ширине глаз, в остроте скул, в длинных ногах – в чем-то, что, на мой взгляд, присуще мне. Хотя Нсака, казалось бы, тоже отсюда, но я ничего в ней от себя не замечаю. Где здесь мужчины, неизвестно, а она мне даже не удосужилась сказать, по-прежнему ли это семья воинов. Хотя, судя по новому рву вокруг королевской ограды и строю солдат, что недавно протопал по одной из улиц, напрашивается вывод, что Фасиси как на военном положении.

Фасиси изменился. Покрупнел, расширился, стал громче и многолюдней, но дело не в этом. Несмотря на шум, есть в нем что-то тихое, словно затаившееся, и требуется некоторое время, чтобы это распознать. Дело вот в чем: в городе нет музыки. Местами можно расслышать бой барабана, а из соседнего храма доносится хор голосов, но нет ни кор, ни калимб, ни нгони[45], ни арф, ни смычков, ни балафона[46] – и никого, кто бы на них играл, вторя своему пению. В мою здесь бытность пение исходило от гриотов, я это помню. А ныне, лишенная музыки, я брожу среди людей, которые не слышали ее никогда, и неизвестно, что у богов считалось бы хуже.

Фасиси стал другим. Короли сменяли королей, взимая себе мзду даже с самых малых улиц. Земля, что перестраивается под войну, означает землю, где никто не строит жилищ выше двух этажей, а в основном и того меньше. Земля, созданная под войну, строит вокруг себя стену, на что уходит не менее пятидесяти лет и десятки тысяч рабочих рук. Земля, обустроенная для войны, теперь располагает смотровыми бастионами на вершине каждого района, даже плавучего. Но дом всё еще стоит, и я стою в пределах его внешнего двора и не двигаюсь, пока Нсака не говорит:

– Идем.

– Раньше здесь стоял нкиси-нконди. Больше чем с ребеночка, – говорю я.

Нсака кивает, но ничего не отвечает.

– Куда он делся?

– Тебе придется спросить у… – она осекается.

Я хочу, чтобы она продолжала, особенно если это приведет к драке. А что, было бы неплохо. Не знаю почему; может, потому, что, покидая этот дом, я была готова всех здесь поубивать. По крайней мере, иногда на меня такое находило. Вместо этого Нсака поворачивается ко мне и говорит:

– Я знаю, тебе кажется, что прошло всего несколько лет.

– Я знаю, сколько времени прошло.

– Я не говорю, что ты знаешь, я говорю «кажется».

– Помнится, когда я впервые переступила этот порог, мне сказали, что вид у меня некормленый.

– Вид у тебя до сих пор такой, что тебе поровну, – говорит она и заводит меня в мою собственную гостевую.

Мы проходим мимо комнаты, где я ожидаю услышать львиный рык, а вместо этого слышу детские повизги. Два мальчика и две девочки; нет, три – одну я в полумраке не разглядела, пока ее глазенки не высветились в свете лампы. Из комнаты показывается также растрепанная женщина с толстыми руками.

– Снова ты, сестренка? Каждый раз, когда ты говоришь, что отправляешься искать следы, они снова выводят тебя сюда, – говорит она, при этом не сводя глаз с меня.

– Наверное, это твое фуфу все время заманивает меня обратно.

– Ха! Весь обратный путь ты проделала ради обыкновенного пюре из маниоки. А это кто, твоя попутчица по странствиям? – спрашивает растрепанная.

Нсака хихикает.

– Бери больше. Это твоя прапрабабушка, – говорит она.

Ее сестра выкладывает из рук сверток и подходит ко мне. Сначала она смотрит на мои руки, затем на лицо.

– Неужто правда? Мать, бабушка, прабабушка – они все мертвы, и все трое смотрелись куда старше, чем она. Ты та, от кого ей всё это передалось? Нсаке, еще кое-кому из родни. Я про дар.

Я оборачиваюсь к Нсаке:

– В прошлую луну ты называла это проклятием.

Она разводит руками:

– Есть вещи, которые разом и то и это.

– Прабабушка никогда о тебе не рассказывала, а прожила очень долго, дольше мамы. Но и ее ты, наверное, превзошла по годам, хотя смотришься так, что годишься нам не больше чем в матери. Где же ты всё это время жила? – интересуется сестра.

– На Юге.

– Вот как. Я слышала, там у всех женщин груди плоские, а мужики совокупляются друг с другом. Дети, идите скорей сюда! Познакомьтесь со своей прапрапрабабушкой!

Мальчики и девочки налетают гурьбой. Один спрашивает, а кто старше – я или дерево? Второй – а что такое «пра-пра-пра»? Младшие – двойняшки, девочка с мальчиком – оба трогают ладошками мое лицо и хватают за волосы. Мальчик хватает и за грудь, за что едва не получает затрещину. На меня они смотрят как на неведомую зверушку, которая сейчас станет их собственностью. Я оглядываю их, ища что-нибудь в глазах, а может, в голосе или в том, что они чувствуют, прикасаясь ко мне в попытке распознать, настоящая ли я. Не знаю, чего я ищу, но не нахожу этого.

– Ты умеешь готовить?

– Осейе, перестань искать себе работницу, – говорит Нсака.

– Она выглядит