– Ну греби же, греби! – взываю я к гриоту, а тот знай скребет слова на коже так, будто собирается ее продырявить. Вода слепит глаза, обжигая их солью, но я вижу, что смоляная женщина по-прежнему держит мальчика. Он неосознанно тычется головой ей в грудь и просыпается. Моя лодка наконец набирает ход; плечо горит от боли. Мальчик снова смотрит на женщину, а затем поворачивается, глядя на нас, и начинает мреть свечением. Всё ярче, белее, яр…

Тишина в комнате сгущается так, что не хватает воздуха. Мне остается одно: схватить себя за правое плечо и оглядеть шрамы от ожогов, которые я раньше принимала за большое, уродливое родимое пятно. Безмолвие нарушает Попеле:

– Как я говорила, в течение трех лет Короля Севера называли Лионго Добрым. Но уже после трех лет его больше никто так не называл; никто этого даже не помнил, кроме страниц южных гриотов. Потому что в самом начале четвертого года там возник Аеси, уже в совершенно взрослом мужском обличье, и сразу же рядом с Лионго. О, тот Лионго был по-своему хорош; он старался стоять на своем и даже боролся с влиянием Аеси лучше, чем кто-либо другой. Однако он вернул сангоминов ко двору после того, как их изгнал Моки Злой, а в своих войнах и подавлениях бунтов он был более жесток, чем любой монарх до него. Когда его преемником стал Паки, но через год умер, и на трон воссел его брат Адуваре, рядом снова стоял Аеси, наставником и опять же канцлером. Четверть века спустя уходит и Адуваре, а Королем становится Нету – и кто же там подле него? Аеси, по виду не постаревший ни на год, не то что на поколение. Затем Аеси внезапно умирает. Никто не знает как: к тому времени ни один южный гриот ко двору Фасиси на дух не допускается. Но кто-то пишет, кто-то всегда пишет – и тогда происходит то же самое, что и с тобой. Через восемь лет после смерти он рождается заново, а через двенадцать он уже рядом с Квашем Нету – вторые четыре конечности Короля-Паука, – как будто никогда его не покидал, и опять без возраста. Снова никто не обращает на это внимания, причем даже южные гриоты, поскольку к этому времени Кваш Нету и Дара всех гриотов выследили и перебили. И тут вдруг Аеси изгоняет и сангоминов, после столетий раболепного служения. Многие ведьмы, можно сказать, хохочут в голос, а с ними и те, кто поклоняется духам воды. Теперь и в городах и в селениях люди знают, что если у них родится дитя-минги, то лучше его умертвить, иначе его ненароком отыщет Сангома. Нынче на дворе эпоха, когда Нету мертв, а на троне сидит Кваш Дара, и все тот же Аеси…

Я вытаскиваю сразу три стрелы и одну за другой пускаю их в нимфу. Та отшатывается, но не падает. Я думаю вытащить еще две, но тут Нсака Не Вампи выхватывает бог весть откуда два метательных ножа. Попеле поднимает руку и с невозмутимым видом вытаскивает стрелы из своей груди и бока – слышно, как они при этом чмокают.

– Так это ты была там, на берегу! – восклицаю я.

– Нет.

– Здесь же написано! Что-то такое в тебе не давало мне покоя с того самого момента, как я тебя впервые повстречала.

– Зачем устраивать заговор по устранению того, кого ты думаешь спасти?

– Черная проблядь, твое имя на той гребаной козлячьей шкуре!

– Имя Попеле носят многие.

– И это весь твой ответ?

– Хочешь верь, хочешь нет. Называть меня Попеле – всё равно что называть мужчину «господином» или женщину «госпожой». Мое имя Бунши, а Попеле – это то, как я именуюсь среди себе подобных. Так что с этим именем ходят многие и не все из них служат в этом мире благу.

– Значит, доверять из вас нельзя никому.

– Веришь или нет…

– Нет! Я предпочитаю «нет». Говорить людям, что опасность кроется в мальчишке, когда на самом деле она в том, что ты не можешь удерживать даже своих гребаных сродников. Которые выглядят точь-в-точь как ты, о чем тебе не хватило духа сказать.

– Мы не точь-в-точь.

– Не в точь, но все равно похожи, глупая ты нечисть из смолы. Знаешь что?! Мне даже нет до всего этого дела!

– Твоя праправнучка собиралась сейчас тебя уничтожить за попытку убить меня.

– Пускай бы попробовала, – усмехаюсь я.

– Для тебя кровное родство значит то же, что и для меня, – косо смотрит Нсака Не Вампи. – Попеле, мы…

– Перестань звать ее так, будто ты ей поклоняешься. В любом случае, что там дальше? – спрашиваю я.

– Дальше? – подает голос Попеле. – Дальше нам нужно восстановить…

– Я выгляжу так, будто разговариваю с тобой? – бросаю я Бунши и, поворачиваясь к гриоту, продолжаю: – Так что же там?

Гриот пытается, не глядя на фею, как-то поймать по ее лицу направление.

– Она тебе, язви, хозяйка? Я спрашиваю, что там дальше?

– У нас нет главной библиотеки. Один… Давным-давно некто мудрый решил, что если все записи будут храниться в одном месте, то понадобится всего лишь одна головня, чтобы сотни лет просто так сгорели в ничто. Поэтому письмена разбросаны по разным местам, они кочуют с места на место, с бумаги на бумагу, иногда даже на сводах пещер, на козьих или свиных шкурах. У одного из нас это татуировано на всем теле, у другого в виде стиха на груди.

– Выражайся яснее, старик.

– Пятерым гриотам понадобилось около ста лет на выяснение, что одна и та же история состоит из четырех частей. «Однажды утром я просыпаюсь под большим памятником в Омороро и не помню, как я туда попал. Я говорю себе, что это я, Болом. Но отчего я пробудился там с какими-то нищими? Я знаю, что я южный гриот и что козлиная шкура на моей груди исписана, но я не помню, чтобы я ее писал. С той поры, если посчитать, прошло три дня. Я оставляю ее в зале записей Омороро у еще одного гриота, которому нет дела ни до чего, происходящего на Севере». Это последнее, что было написано на той самой шкуре.

– Возродился один человек, и все забыли о существующем мире?

– Нет. Но если он прикоснулся к тебе…

– Ты давай осторожней со словами. «Прикоснулся»…

– Я имею в виду, что если твоя жизнь и его когда-нибудь пересекутся, ты забудешь, что он в ней был. Ум