трубы нам достал, и строительный лес, и много еще чего. А мы такой простой просьбы не можем выполнить. Позор!

Ампиров посмотрел на часы и кивнул Буднику. Тот понимающе кивнул в ответ и тут же удалился в сопровождении двух лаборантов — пошли включать передатчик. А шеф продолжил:

— Вы знаете, как народ называет содержимое выгребных туалетов? Золото! Если вдуматься как следует, то это и есть золото! Ибо ценится на вес золота! А вы к нему как относитесь? В своем хозяйстве люди каждый грамм собирают! Это же будущий урожай! А вы туда бумажки бросаете. Как его тогда на поле вывезешь осенью? Нехорошо так! Ко всему относитесь по системе «тяп-ляп» — к работе тоже. Впрочем, о какой работе может идти речь, если вы даже такой элементарной истины постичь не желаете?

После небольшой паузы он, как бы невзначай, спросил Почепу:

— Олег Арсеньич, а как тут наши практиканты? Справились с заданием?

— Справились, но по-разному.

— Что значит «по-разному»? — насторожился Ампиров.

— Ольшевский и Минченко — отлично. А вот Очерет работал безобразно медленно. Раза в два меньше сделал, чем каждый из этих двоих, — спокойно ответил Почепа, кивнув в мою сторону.

— Лодырь? — с возмущением спросил Ампиров, испепеляя меня своим пронизывающим взглядом.

— Да вроде нет, просто медлительный. И сидит, казалось бы, с утра до вечера, но мало успевает. Огня в одном месте маловато, — с улыбкой заключил Олег Арсеньевич.

— А-а-а-а, — протянул, вернее — прорычал Ампиров. — Лодырь, значит! Мы и поступим с ним, как с лодырем. Этим заплатим по полной ставке, а Очерету — шиш с маслом! Пусть в следующий раз побыстрее чухается!

Ампиров свое слово сдержал. Ребята потешались надо мной, как только могли, а я ужасно досадовал, что не умею поступать так, как Миня с Шурой. Но денежки они получили, практику им зачли на «отлично». Мне же с трудом вывели «хорошо» и лишь потому, что в зачетке у меня были в основном пятерки. В итоге, возвращая мне зачетку, Ампиров выругал меня еще раз:

— Курорт себе в полевой лаборатории устроили! Здесь вам не санаторий, а рабочая командировка! В командировке, к вашему сведению, рабочий день от зари до зари, потому что на работу полевой лаборатории идут государственные деньги! Государство, между прочим, не дойная корова, средства у него не бесконечны! Здесь отдача нужна! А у Вас ка-пэ-дэ меньше, чем у паровоза!

К вечеру я собрал свои вещи, чтобы на следующий день первой электричкой уехать в Харьков, а оттуда домой. Отвлекшись от насущных проблем, я с увлечением читал Клиффорда Саймака, лежа в постели, когда в комнату вошел Ампиров, молча положил на стол папку с бумагами и уселся на свободную кровать. Он вытащил из-под кровати свой раздутый портфель, достал полотенце, зубную щетку и тюбик пасты. Пошарив в портфеле, он в сердцах сказал, глядя в пустоту:

— Черт! Мыльницу забыл! У Вас мыло есть?

— Конечно, Валентин Аркадьевич, — ответил я, поднимаясь с постели.

— Вы позволите воспользоваться? — спросил он каким-то официальным тоном.

Я развязал рюкзак, вынул дешевенькую мыльницу с моим любимым «кокосовым» мылом и протянул Ампирову. Взяв ее из моих рук, он вышел, не закрыв за собой дверь, и голодные лютые комары сразу же несметным роем ринулись в комнату, привлеченные ярким светом лампы. Я выключил свет, и тут же со двора послышался недовольный голос Ампирова:

— Включите, пожалуйста, свет, чтобы я мог умыться. Здесь темно, как у негра в жж…желудке!

Я подчинился. «Вот досада, — подумал я. — Теперь комары всю ночь спать не дадут. Но что поделаешь? И зачем ему там свет понадобился? Как будто он там собирается не умываться, а вышивать мелким бисером. Ну да черт с ним — все равно последняя ночь на полигоне!»

Натянув на голову простыню, я слышал сквозь комариный писк, как Ампиров гремел умывальником, крякал и отфыркивался. Вскоре он вошел, тщательно затворил дверь и, подойдя к моей кровати, протянул мне мыльницу. По ее весу я понял, что она наполовину заполнена водой, и мыло к утру раскиснет, чего я терпеть не мог. Но я решил смириться — все равно завтра уезжать.

— Спасибо. У Вас дорогое мыло. Мне такое не по карману. Обхожусь «банным», — пробурчал Ампиров и, громко сопя, начал готовиться ко сну.

Наконец он выключил свет и улегся. Сон от меня отскочил, и я слышал, как он ворочался, и сетка его кровати отзывалась противным скрипом. Несколько минут спустя он забористо захрапел. Какое-то время я еще лежал, переворачиваясь с боку на бок и отбивая атаки комаров, а потом сон одолел и меня.

Домой я уехал в прескверном настроении. Все складывалось как-то неудачно: моя первая в жизни, так сказать, официальная инженерная работа оказалась совсем не инженерной. Однако я старался выполнить ее честно и добросовестно, но этого, увы, никто не оценил. Преуспели халтурщики Миня и Шурик — их похвалили и Почепа, и сам Ампиров; за недобросовестную работу им заплатили по полной лаборантской ставке и за практику выставили по пятерке. А мною Ампиров с Почепой бесцеремонно ноги вытерли, да еще и товарищи насмеялись. Ну где же справедливость, о которой так много толковали и в школе, и в институте, и в литературе? Шурик сказал, что ее не существует, и он, как видно, прав на все сто процентов.

Но должно же мне было хоть в чем-то повезти. И повезло — каникулы я провел в свое удовольствие в обществе Тони Ампировой. Нет, она не родственница Валентина Аркадьевича — всего-навсего однофамилица. Девочка красивая — всем парням на зависть. Правда, мне она показалась не очень умной, но мой ближайший друг Вовка уверял, что ум для женщины отнюдь не главное. Быть может, это и верно, однако ее глупость меня немного раздражала.

Я часто одалживал у Вовки моторную лодку, на которой мы с Тоней ездили вниз по течению Днепра, останавливались на безлюдных пляжах, посещали также многолюдные организованные пляжи, собирали веселые компании, ловили рыбу и раков, разводили костры, варили уху.

Каникулы пролетели, как одно мгновение. Пришла пора ехать на занятия. Расставаться с Тоней мне никак не хотелось, но ничего не попишешь, занятия есть занятия. Я понимал, что такая девочка ждать не будет — ей просто не дадут. Но что было делать? Волей-неволей с болью в сердце пришлось смириться с будущей потерей. И я, конечно же, подчинился судьбе — мысленно простившись с Тоней навсегда, поехал продолжать учебу.

И снова замелькали дни, как в кино — моя студенческая жизнь потекла по прежнему руслу.