— А мы с Миней тебя научим. Ты ведь толковый парень. Надо же когда-то учиться. Что ж это за радист, не умеющий «пулю» писать? Тебя на следующий год в общаге не пропишут. Мы с Миней перед отъездом радовались, что едем втроем — готовая преферансная компания! — не отставал Шурик.

— Ты знаешь, Коля, я не люблю карты. Лучше я почитаю что-нибудь из того, что привез. Видел, сколько я чтива набрал? — сопротивлялся я изо всех сил.

— Оставим его в покое, товарищ Шура. Для «префа» еще созреть надо, — шутил Миня.

— Полностью согласен с Миней. Так что, товарищ Шура, считай, что я еще не созрел.

И потекли наши полигоновские будни. Текли они поначалу скучно и однообразно. Вставали мы в восьмом часу, втроем бежали к озеру на зарядку, окунались. Бодрые и свежие, мы прибегали к восьми в столовую, завтракали и шли по рабочим местам. В час снова встречались в столовой, обедали, обменивались остротами и шутками, час — отдыхали в своих обиталищах, а потом снова шли в лаборатории и трудились до ужина. После ужина опять шли на озеро, смывали с себя дневной пот и лабораторную пыль, а затем Миня с Шуриком усаживались за преферанс, если им удавалось затянуть в свою компанию кого-нибудь из сотрудников полигона или командировочных. Я шел читать прихваченную с собой художественную или интересующую меня техническую литературу, которую читал с таким же увлечением, как и художественную. Иногда мы совершали выходы в соседнее село, где делали покупки или пытались знакомиться с местными девочками. Если это в силу каких-то причин не получалось, мы шли в столовую, где был установлен старенький телевизор, и смотрели фильмы, концерты или другие вечерние передачи.

Меня постоянно мучило щемящее чувство зависти из-за того, что Миня и Шурик успевали обрабатывать чуть ли не вдвое больше пленок, чем я. Корпели они над микрофотом, как мне казалось, гораздо меньше, чем я, а результаты были впечатляющие. Сначала я относил это в счет того, что Миня ранее уже имел опыт такой работы, а я — нет. Но ведь Шурик так же, как и я, видел этот проклятый микрофот впервые в жизни. Что поделаешь, если я такой медлительный? Но ведь Почепе до всего этого нет никакого дела. Ему работу подавай, чтобы вовремя представить результаты. На него, небось, тоже наседают. Чувствуется, что Ампиров на своей кафедре не дает спуску никому.

Время спокойно текло, и срок приезда Почепы неумолимо приближался. Я все сильнее нервничал, а мои сокурсники наоборот, вели абсолютно беззаботный образ жизни. Они все больше играли в волейбол, все раньше шабашили, все дольше спали после обеда. С увлечением удили рыбу в озере, ловили раков, варили уху. Собирали, жарили, сушили и мариновали грибы. А по вечерам иногда и принесенным из сельмага винцом баловались.

Михаил Всеволодович Будник с утра до ночи был занят своей работой и не обращал на нас никакого внимания. Но иногда он полушутя походя бросал реплику:

— Коля, вы с Шурой что, уже все пленки обработали?

— В поте лица трудимся, Михаил Всеволодович! — в тон ему отвечал Миня, обаятельно улыбаясь от уха до уха.

— Главное, чтобы Почепа доволен был. Вот приедет он в конце месяца вместе с шефом — зачет по практике принимать, там и посмотрим, чем вы отчитываться будете.

— Это — всегда пожалуйста, — спокойно отвечал Шурик.

Даже либеральный Галактионыч как-то уколол их:

— А вы все отдыхаете? Ну, прямо как на даче. Ничего, вот приедет Почепа, он вам пропишет клистиры с перцем. Ох, вижу — пропишет!

Я был очень удивлен, узнав, что нам предстоит еще сдавать зачет по практике. Да не кому-нибудь, а самому Ампирову вместе с Почепой. Да, как видно, не все мне дано в жизни. Если в учебе я и превосхожу Миню и Шурика, то в этой дурацкой работе я им явно уступаю.

Но не все было так трагично, как это мне казалось в первые дни практики. Я обнаружил, что могу заинтересовать себя даже такой скучной работой, как обработка пленок на микрофоте. Мне удалось найти в ней кое-какие элементы творчества. Я разработал приемы, с помощью которых можно было быстро центрировать изображение на экране и привязывать его к координатной сетке. Мне удалось сосредоточить свое внимание на минимизации манипуляций с пленкой, я стал следить за тем, чтобы не делать лишних движений при считывании данных, и дело пошло быстрее. Но все равно темпы оставляли желать лучшего. Я чувствовал, что Почепа останется недоволен производительностью моего труда, ибо сокурсники успевали сделать гораздо больше.

Вскоре я убедился в верности своих прогнозов.

Чувство голода напомнило, что время приближается к обеду, и я уже начал нетерпеливо посматривать на часы. Мое внимание стало несколько рассеянным. Я откинулся на спинку стула и потянулся. В это время открылась дверь, и в лабораторию вошел Почепа, приезда которого я ожидал только на следующий день.

— Здравствуйте, — сказал он, укоризненно глядя на меня.

Мне стало неловко, и я рефлекторно вскочил.

— Здравствуйте, Олег Арсеньевич, — ответил я, смутившись.

— Ну как, Очерет, уже проснулись? — колко пошутил он, остановившись у моего стола. — И каковы результаты ваших упорных трудов за время моего отсутствия?

— Вот, здесь все, что я успел сделать, — сказал я, указывая на стопку листов миллиметровки на соседнем столе.

— Прямо скажем, не густо, — недовольно пробурчал Почепа, пересчитывая листы. — Ваши товарищи трудятся более плодотворно.

Пересчитав листы, Почепа надел очки и сделал своей единственной рукой запись в тетради.

— Очерет, вам не стыдно плестись в хвосте? — спросил он, глядя на меня поверх очков.

— Быстрее не могу, Олег Арсеньевич, — ответил я с сожалением.

— Надо меньше кунять, потягиваться да смотреть по сторонам! Небось, работаете, а сами о девочках думаете. Вы хоть видели, сколько ваши товарищи наработали?

— Видел. Но что поделаешь? Уж как выходит. Корплю, стараюсь, но больше сделать не получается. У меня, видимо, реакция замедлена.

— Вот-вот! Приедет Валентин Аркадьевич — ему это и расскажете. Да вы представляете, что он из Вас сделает? От-бив-ну-ю!

— Что ж, сделает, значит сделает! — сказал я в отчаянии.

— Н-н-да-а-а, — угрюмо протянул Олег Арсеньевич. — Но кое-какое время на реабилитацию у Вас пока еще есть. Так что дерзайте, Гена. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Почепа закрыл тетрадь и, как-то ссутулившись, вышел, тихо затворив за собой дверь. А я остался в лаборатории в упадочном настроении.

За обедом Ольшевский спросил:

— Генка, что случилось? Обычно ты цветешь: улыбаешься, шутишь, интересные истории рассказываешь. А