Как же муж был прав! Но поскольку уже все привыкли думать именно так, он ничего не смог поделать. Едва дядя Георгий известил сестру о том, что Дима скрывается у него, как Алина и Ива поспешили в Петербург. Но мы были все еще очень далеко: Бари, Неаполь, Рим. Алина заявила, что ребенок полностью изменился, и не было никакого смысла лишать его матери. Он стал настолько послушным, что больше не кричал и не капризничал, в общем, что мы сотворили чудо.

Возможно ли, что Дима, напуганный навязанной разлукой, полностью изменился? Алина уверяла, что здоровье его было слишком слабое и требовало ухода, которого не могла дать военная школа, и, не дожидаясь отца, она устроила все в конце концов так, что Дима, который должен быть интерном, продолжил свое образование в корпусе экстерном.

Вернувшись в ноябре из-за границы, мы не могли уже ничего изменить. У Виктора не было работы, но имелось некоторое состояние, и наша семья, которой мы вернули тридцать пять тысяч долгу, опять доверила нам все свои деньги в надежде, что мы их пристроим так, что они не растворятся. Чтобы не запутаться в цифрах всех наших расходов, мы сочли нужным составить подробную таблицу того, во что нам обошлись Сарны и каков от них был доход. В итоге наш капитал удвоился. И нам оставалось еще двадцать пять тысяч, причитавшихся на долю Тетушки и Алексея. Ведь было бы справедливо вернуть им деньги, так как они рискнули всем своим капиталом наравне со мной и с сестрой. И таким образом мы удвоили наше состояние до пятидесяти тысяч.

Но Тетушка и брат не хотели даже об этом слушать. Они рассчитывали только на возмещение этих двадцати тысяч Виктору, так как, для начала, он потерял службу во имя спасения нашего состояния, и только благодаря его упорству продажа Сарн князю Голицыну смогла осуществиться. Если бы послушались нас с сестрой, то никакая продажа Сарн не состоялась бы никогда.

Но Виктор тоже не хотел брать эти двадцать тысяч и смеялся, когда с ним заговаривали о компенсации. Он был и так счастлив, что ему удалось удачным образом покончить с этой затеей, грозившей нам разорением, и с большим сожалением согласился взять пять тысяч, чтобы вернуть своей матери, испытывавшей некоторые финансовые затруднения в связи с племянником Глебом. Он заканчивал учебу в пажеском корпусе и готовился получить офицерское звание. Позднее Алина попросила у него семь тысяч на некоего Гобахера, немца из колонии в Сарате, который порекомендовал ей купить какую-то прибыльную землю на Кавказе.

Еще некоторое время спустя мой муж попытался наладить связи в торговом мире и решил, что лучше будет поехать в этот раз одному в Лондон, Париж, Бари, но он не хотел даже слышать о компенсации. Он считал, что получил ее, поселившись в Петербурге с Тетушкой и Ольгой. Они были безумно счастливы, что с нами, именно в Петербурге, неподалеку от Академии Наук, где жили обожаемые племянницы. Девочки часто приходили нас навещать, поскольку школа Вальдшмидта, в которой они учились, находилась на углу нашей улицы (Первая линия). У нас была милая квартира, которую мы с удовольствием обставили с нуля, чтобы компенсировать прекрасную меблировку в Сарнах.

Круг наших друзей и родственников был обширен, и нам приходилось жить на широкую ногу. Это было хлопотно и дорого, поскольку все воспринимали нас как людей, которым Господь ниспослал огромные возможности, чтобы специально отгонять все затруднения, от которых они устали.

Ох, вздыхала я, если бы только мы смогли найти ту жемчужину, которая сможет заменить нам Сарны, и мы сможем не только тратить деньги, но и зарабатывать их.

Особенно по праздникам у нас была целая лавина гостей. Иногда наведывалась веселая ватага мальчишек, племянников моего мужа, с Димой во главе. Дима уже не был больше тем ребенком в полотняной рубашке, что летом в Сарнах. Он стал молодым юношей, высоким и стройным, в военной форме, которая шла ему несказанно. Дима старался демонстрировать изысканные манеры, говорил по-французски, с честью выполнял все указания матери, которая хотела видеть его хорошо воспитанным. Дима всегда приходил к нам со своим кузеном Глебом, пажем, сыном Елены, сестры моего мужа, и с ним четверо младших кадетов из военной школы Дмитрия, брата мужа.

Все мальчики были живые и веселые. Дима казался самым серьезным и самым скромным из них. Игры и болтовня всех мальчишек от восьми да тринадцати (единственный Глеб был старше), признаюсь, интересовали меня мало, и единственной моей заботой было, чтобы они были накормлены и довольны. Но я никогда не интересовалась, что происходило в глубине души даже тех из них, кто должны бы были меня интересовать. К тому же Дима был настолько сдержан и скрытен, что с моей стороны это был бы напрасный труд.

Похоже, что Алина не испытывала ко мне враждебности. И я верила в это, так как она казалось довольной своей судьбой. Но мы предпочитали не видеться, и в течение двух последующих зим в Петербурге мне не удавалось узнать никакие подробности о личной жизни моего пасынка, который продолжал учиться в военном корпусе и жить с матерью, несмотря на несогласие отца. Только Алина больше никогда не жаловалась и продолжала считать сына абсолютно безупречным.

Было ли это правдой? Судя по тому, как его отец избегал теперь разговоров об этом, я думаю, что должна быть некоторая тайна или страх, что отец или его родня отнимут ребенка еще раз. Алина скрывала, что он не изменился до такой степени? Что он по-прежнему нервный, капризный, вольный и не способен контролировать приступы злости? Я ничего не знала, так как даже самые близкие родственники Алины не были в курсе того, что происходило в маленькой квартире на Каменноостровском проспекте, где жили все трое – Алина, тетя Ива и Дима. Случалось только время от времени, что Дима оставался дома в постели и не ходил в корпус. Приглашали пожилого доктора, старинного друга, который прописывал успокоительный травяной чай, считая, что это было от нервов. «Малыш болен», – говорили в доме, ходя на цыпочках. Алина начинала волноваться, тревожиться и дрожать от страха до такой степени, что сама заболевала. Она носила малышу сладости и глаз с него не сводила. Ива тоже не отходила от малыша ни на шаг и целый день с ним сидела, ухаживала за ним и штопала его порванное белье. Рвал ли он его снова и по какому поводу, больше никто не знал. Все тщательно скрывалось