Задумав после Аустерлица соорудить колонну на Вандомской площади, Триумфальную арку на площади Звезды и построить большую Императорскую улицу, Наполеон, среди покоренной Пруссии, постановил возвести в Париже церковь Мадлен, ставшую впоследствии одним из величайших памятников столицы.

На месте, где стоит ныне эта церковь, образующая великолепный ансамбль с площадью Согласия, собирались строить новую Биржу. Наполеон счел это место слишком красивым для храма богатства и решил возвести на нем храм славы. Для новой Биржи он приказал подыскать другой квартал, а на одном из четырех мест, видимых с середины площади Согласия, возвести памятник, посвященный славе французского оружия. Наполеон повелел украсить фронтон сооружения надписью «Император Наполеон солдатам Великой армии», на мраморных досках написать имена офицеров и солдат, участников великих сражений Ульма, Аустерлица, Йены, а на золотых – имена погибших. Ряд огромных барельефов должен был представлять высших офицеров и генералов, статуи – маршалов, командовавших корпусами. Своды здания должны были украшать захваченные у неприятеля знамена. Наконец, Наполеон постановил проводить каждый год 2 декабря праздник античного, как и сам памятник, характера в честь воинских добродетелей. Было решено провести конкурс проектов, оставив право окончательного выбора за императором. Он желал, чтобы храм был построен в греко-римском стиле. «У нас есть церкви, – писал он министру внутренних дел, – но нет храма, подобного Парфенону; именно такого рода храм нужен Парижу». Во Франции тогда любили греческое искусство, как некогда любили искусство Средневековья. Наполеон решил подарить столице имитацию Парфенона. Ныне этот греческий храм, ставший христианской церковью, весьма контрастирует со своим новым предназначением и с современным искусством. Так переменчивы наши вкусы, страсти и идеи – как и капризы фортуны, обратившей это здание на служение целям, столь отличным от тех, для каких оно поначалу задумывалось. Однако оно величественно возвышается на отведенном ему некогда месте, и народ не забыл, что храму этому назначалось стать храмом славы.

Зная слабости Наполеона и даже низко преувеличивая их, льстецы предлагали ему переменить революционное название площади Согласия на другое, более монархическое. Он отвечал Шампаньи таким кратким письмом: «Площади Согласия следует оставить ее нынешнее имя. Именно Согласие делает Францию неуязвимой!» (Январь 1807). Однако великолепный каменный мост через Сену, который начали сооружать напротив Военной школы, еще не имел названия. Наполеон пожелал назвать его Йенским. Мост сохранил это имя, которое едва не погубило его в 1815 году, когда от грубой ярости пруссаков его спасло лишь достойное уважения вмешательство Людовика XVIII.

Заботы о памятниках искусства были лишь второстепенными наряду с занимавшими Наполеона обширными думами. Славный день Аустерлица уже внушил ему избыточную уверенность в своих силах и гигантское честолюбие. Победа при Йене еще больше укрепила его веру в себя. После столь полного и стремительного уничтожения самой внушительной военной державы Европы он счел возможным всё и возжелал всего. Европа казалась ему полем без хозяина, на котором он может возвести всё, что захочет, всё, что сочтет великим, разумным, полезным и блестящим. Да и кто мог бы ему помешать? Австрия, обезоруженная Ульмским маневром, была измучена и неспособна вновь взяться за оружие. Русские, хоть и слыли храбрецами, были оттеснены штыками от Мюнхена к Оломоуцу и если останавливались на миг в Холлабрунне и Аустерлице, то только для того чтобы терпеть сокрушительные поражения. Наконец, и прусская монархия была уничтожена за месяц. Что могло воспрепятствовать его планам? Он писал Камбасересу: «Всё это детские игры, которым следует положить конец; и на сей раз я обойдусь с моими врагами так, что покончу со всеми разом».

Итак, Наполеон решился еще дальше отодвинуть войну, чтобы вырвать у держав мир, и мир сколь блистательный, столь и продолжительный. Правда, вырвать его было трудно не у континентальных держав, а у Англии, которую защищал Океан и которая одна избежала ига, грозившего всей Европе. Достигнув Эльбы и Одера, Наполеон утвердился в этой мысли, систематизировал ее и писал Луи в Голландию: «Я собираюсь вновь завладеть колониями через сушу».

Чрезвычайный успех войны с Пруссией породил гигантские замыслы. Прежде всего Наполеон решил удержать всё, что захватил, и всё, что еще захватит, до тех пор, пока Англия не вернет Франции, Голландии и Испании отнятые у них колонии. Сочтя континентальные державы по существу лишь субсидируемыми придатками Англии, солидарными с ее политикой, он положил в основу переговоров отказ от возвращения какой бы то ни было из них захваченных территорий, пока Англия не вернет полностью или частично свои морские завоевания. Прусские переговорщики Луккезини и Цастров находились в Шарлоттенбурге, взывая о перемирии и мире. Наполеон велел Дюроку, оставшемуся другом берлинского двора, передать им, что о мире не следует думать, пока Англию не приведут к более умеренным взглядам, и что Пруссия и Германия останутся в его руках в качестве залога за то, что Англия похитила у морских держав; перемирие же он готов предоставить при условии, что ему незамедлительно сдадут линию Вислы, на которой он хочет перезимовать и которую собирается сделать отправным пунктом будущих операций. Вследствие чего Наполеон требовал немедленной сдачи силезских крепостей Бреслау, Глогау, Швейдниц, Глац и крепостей на Висле – Данцига, Грауденца, Торна[21] и Варшавы, ибо, если их ему не сдадут, сказал он, он захватит их в ближайшие дни.

Чтобы покорить море через сушу, лишив Великобританию ее союзников и закрыв для нее порты континента, прежде всего нужно было незамедлительно запретить ей доступ к обширным побережьям, оккупированным французскими войсками. Наполеон уже закрыл устья Эмса, Везера и Эльбы. Но этой меры было недостаточно для достижения поставленной им цели, ибо, несмотря на неукоснительный надзор за берегами, английские товары ввозились контрабандой через Ганновер, через Голландию, правительство которой находилось под французским влиянием, и через Бельгию, ставшую французской провинцией. Вдобавок, при закрытых Эмсе, Везере и Эльбе, эти товары поступали через Одер и Вислу и проникали затем с Севера на Юг. Правда, они сильно дорожали, но потребность отделаться от них побуждала англичан отдавать их за такую цену, которая компенсировала издержки контрабанды и перевозки. Против проникновения английских товаров следовало употребить самые суровые меры, и Наполеон был не тем человеком, который бы от них воздержался.

Англия сама сделала дозволительными любые формы протеста, учредив так называемую бумажную блокаду – чрезвычайную и в высшей степени вредоносную меру против прав народов. Как мы уже говорили, большинство морских наций полагает за принцип, что корабли нейтральных стран, то есть чуждых войне, ведущейся двумя державами, имеют право плавать из портов одной к портам другой, перевозить какой угодно товар, даже товар врага,