мать не может уделять достаточного внимания. В целом же в немецком обществе 20-х гг. доминировало традиционное представление о женщине как в первую очередь о жене и матери. Это отражалось и на зарплате женщин. В сельском хозяйстве даже при равном труде женщины получали в среднем 40% заработка мужчин, в текстильной промышленности — около 70%.

В 1932 г., в период кризиса был принят закон, по которому все замужние женщины, занятые в органах государственной службы, подлежали немедленному увольнению. Больнее всего этот закон ударил по молодым женщинам с высшим образованием. В это время в Германии было около 20 тыс. студенток (16% всего студенчества) и более 12 тыс. женщин, закончивших высшую школу.

Однако по сравнению с кайзеровской Германией в Веймарской республике роль организованного женского движения снизилась, поскольку требования равенства полов формально были выполнены. В женском движении выделились два направления. Одно пропагандировало тип современной, аполитичной и сориентированной на потребление и развлечения молодой работающей женщины. В другом доминировало стремление к идеалу матери и добропорядочной супруги в гармоничном семейном кругу.

Проблема молодежи

Изменение стиля жизни в урбанизированном индустриальном обществе выдвинуло на повестку дня молодежную проблему. Она возникла уже в кайзеровской Германии на рубеже XIX–XX вв. и рассматривалась прежде всего как проблема контроля. В годы войны целое поколение выросло практически без отцов. А это вело к снижению роли родительского авторитета и к разрыву с традиционными нормами социальной морали. Особенно сказывалось это в средних слоях, материальный и социальный статус которых значительно снизился. По конституции вопросы воспитания из прежнего ведения отдельных земель были переданы центральной власти. Поэтому появилась благоприятная возможность укрупнения и реформирования раздробленных до этого институтов воспитания и самих молодежных организаций. В 1926 г. из 9 млн. молодых людей 4,8 млн. состояли в каких-нибудь организациях. Но 1,6 млн. из этого числа были членами спортивных союзов, а 1,2 млн. — церковных организаций. В рабочих молодежных объединениях насчитывалось почти 400 тыс. чел., а в буржуазном движении «бюндиш» (прилагательное от нем. Bund — союз) — чуть более 50 тыс. (тем не менее, в сравнении с другими, этому молодежному движению, основанному на принципах дисциплины, солидарности, вождизма и сохранения национальных духовных ценностей, в исторической литературе уделяется гораздо больше внимания). Организации молодежи имели преимущественно мужской характер, хотя в спортивных союзах и молодежном движении насчитывалось уже значительное число девушек. По-прежнему, согласно правилам хорошего тона, требовалось чтобы девушки появлялись в общественном месте непременно в мужском сопровождении — отца, брата или друга.

Молодежь быстрее взрослых адаптировалась к новым ценностям урбанизированной и массовой культуры, образцом которой чаще всего выступал «американизм». Появились новые виды досуга, грампластинки, кинотеатры, танцплощадки, ярмарочные аттракционы, прочно вошли в молодежный быт. Но части молодежи было присуще критическое неприятие заокеанской культуры как тлетворной и негерманской, причем такая позиция никак не зависела от социальной принадлежности, а определялась скорее личными пристрастиями молодых людей, в условиях послевоенной дезориентации искавших собственный жизненный путь.

Массовая безработица послевоенного времени охватывала в первую очередь молодых рабочих и выпускников высшей школы. Высокая рождаемость довоенного десятилетия привела теперь к избыточному количеству молодежи, вступившей в самостоятельную жизнь, но оказавшейся лишней и ненужной. Не случайно в 20-е гг. начались горячие дискуссии об элитарности небольшого числа людей в противовес массе «неполноценных». Объективная неспособность веймарской социальной системы обеспечить работой дипломированных специалистов вызывала враждебность ко всей «республике старцев». Все чаще звучали гневные высказывания о «народе без жизненного пространства», о «процентном капиталистическом рабстве» и о позорном Версальском диктате. Такие настроения вели молодежь в ряды радикальных партий — НСДАП и КПГ. Она жаждала перемен и революции — все равно социалистической или национал-социалистической. Горькое чувство бессилия выплескивалось в уличные столкновения.

Поскольку большинство студентов являлось выходцами из высших и средних классов, среди них преобладали антиреспубликанские настроения. Корпорации и землячества разного рода объединяли примерно 56% студентов мужского пола. В кон. 1929 г. большинство студенческих корпораций примкнуло к «Стальному шлему», т. е. к нацистам, и активно требовало проведения референдума по плану Янга, чтобы отклонить его. Созданный в 1926 г. Национал-социалистический немецкий союз студентов стал сильнейшей политической силой в университетах, за которой шло 55–60% всех учащихся. Большую роль сыграла в этом нацистская агитация, призывавшая студентов спасти Германию и сокрушить ее врагов кулаками, дубинками или ножами. Обыденностью университетских аудиторий стали дикие кошачьи концерты студентов, срывавших таким способом лекции либеральных или демократических профессоров. Проблема молодежи в годы Веймарской республики выглядела противоречиво. С одной стороны, молодому поколению уделялось повышенное внимание. С другой, — резко возросла угроза маргинализации юношества.

Жизнь и нравы

Духовную атмосферу веймарской Германии определяли повсеместно распространившееся ощущение нестабильности и тревожное ожидание грядущих перемен. Над республикой тяжелым бременем легли материальные и нравственные последствия военного поражения, голод и нищета рождали состояние безысходности. Люди стремились отгородиться от реальности, уйти в свой внутренний мир. Не случайно одним из самых читаемых писателей стал тогда для немцев певец страдания и терпения Ф.М. Достоевский, а наиболее популярным философом — Освальд Шпенглер (1880–1936), в книге которого «Закат Европы» предсказывалась гибель Западного мира. Единственной опорой оставалось далекое историческое прошлое — в нем еще можно было черпать силы для противостояния гнетущей современности и безрадостному будущему.

Традиционным средством бегства от действительности была погоня за удовольствиями. Если кайзеровский Берлин бряцал оружием, выставляя напоказ агрессивную динамику молодого и мощного государства, то Берлин первых послевоенных лет демонстрировал апокалипсис нравов побежденной, но великой нации. Германская столица отчаянно возвещала всему миру, что она превратилась в новый Вавилон. Ужасающих размеров достигли наркомания и проституция. Каждый вечер по берлинской Тауентцинштрассе и прочим улицам вблизи ее шло шествие уличных женщин. Среди них были и совсем девочки, зябнущие в потертых пальтишках, и гордые кокотки в меховых шубах, и свирепые матроны в высоких сапогах из красной или зеленой кожи с непременным хлыстом в руках. Многие из этих женщин вовсе не были профессиональными жрицами любви. Их, потерявших под Верденом или на Сомме отцов или мужей, погнали на панель голод и нищета. Повсюду были кокаин и морфий, голые танцовщицы, американские сигареты и французское шампанское. Удовольствия и жестокая нужда шагали рядом. В оккупированных победителями рейнских областях обыденным явлением стали иностранные «друзья», чаще всего чернокожие солдаты французских колониальных частей, оставившие после себя множество «шоколадных» детей, обычным уделом которых становились воспитательные дома.

Страны Антанты, высокомерно третировавшие демократическую веймарскую Германию, лили воду на мельницу ее внутренних врагов. На ущемленном национальном самолюбии немцев удачнее всего сыграли реваншисты и нацисты, кричавшие о том, что только они способны порвать унизительный Версальский договор и возродить могучий фатерланд. Как