Блейз, может, и не понимал тех умных слов, что слетали с губЗакона, но взгляд этот знал очень хорошо. Сталкивался с такими взглядами всюжизнь.

– Вас совершенно не интересует, сможете вы научить менячему-то или нет. Вы просто хотите, чтобы я чувствовал себя униженным, и выготовы уничтожить любого, кто хоть немного пытается этому помешать. Это плохо.И вы не должны меня пороть, потому что вы сами поступаете плохо.

Изумление исчезло с лица Закона. Теперь его сменила безумнаязлоба. Он разозлился до такой степени, что на лбу запульсировала жилка.

– Кто решал тебе примеры?

Блейз молчал.

– Как ты мог правильно отвечать на уроках? Как тебе этоудавалось?

Блейз молчал.

– Это был Челцман? Я думаю, тебе помогал Челцман.

Блейз молчал. Стоял, сжав кулаки, дрожа. Слезы текли изглаз, но теперь он не думал, что это слезы жалости к себе.

Кослоу размахнулся палкой и ударил Блейза по руке, повышелоктя. Звук от удара напоминал выстрел из пистолета или револьвера малогокалибра. Впервые учитель ударил Блейза не по заду, хотя, когда он был поменьше,ему выкручивали ухо (а раз или два – нос).

– Отвечай мне, безмозглый лось!

– Пошел на хер! – выкрикнул Блейз; то, что рвалось наружу,наконец-то обрело свободу. – Пошел на хер. Пошел на хер!

– Подойди сюда. – Глаза Закона, вылезшие из орбит, сталиогромными. Рука, державшая Палку, побелела. – Подойди сюда, ты, мешок Божьегоговна!

И Блейз подошел – потому что переполнявшая его ярость ужевырвалась наружу, и потому что был еще ребенком.

Двадцать минут спустя, выйдя из кабинета Закона спрерывистым дыханием, которое со свистом вырывалось из горла, и кровоточащимносом (но с сухими глазами и не разомкнув рта), Блейз стал легендой«Хеттон-хауза».

С арифметикой он покончил. Весь октябрь и большую частьноября вместо кабинета №7 он приходил в кабинет №19. Блейза это вполнеустраивало. Спать на спине он смог только через две недели, но и тут возраженийу него не было.

В конце ноября Блейза вновь вызвали в кабинет директора.Перед доской сидели мужчина и женщина средних лет. Блейзу они показалисьвысохшими. Напомнили листья, которые поздней осенью сдувает с деревьев ветер.

Закон занимал привычное место за столом. Рубашка длябоулинга нигде не просматривалась. В комнате царил холод, в распахнутое окновливался яркий, пусть и бледноватый свет ноябрьского солнца. Закон обожалсвежий воздух. Прибывшая парочка на холод, похоже, не жаловалась. Сухой мужчинабыл в сером костюме с подложенными плечами и в узком галстуке. Сухая женщина –в жакете из шотландки и белой блузке. По натруженным кистям (у него –мозолистым, у нее – красным, с потрескавшейся кожей) у обоих змеились вены.

– Мистер и миссис Боуи, вот мальчик, о котором я говорил.Сними шапку, юный Блейсделл.

Блейз снял бейсболку «Ред сокс». Мистер Боуи оценивающеоглядел его.

– Большой парень. Вы говорите, ему только одиннадцать?

– В следующем месяце исполнится двенадцать. Он будет вамотличным помощником.

– У него ничего такого нет, правда? – спросила миссис Боуивысоким и пронзительным голосом. Казалось странным, что такой голос вырываетсяиз необъятной груди, которая вздымалась под жакетом. – Ни туберкулеза, ничего-то еще?

– Он проходил диспансеризацию, – ответил Кослоу. – Все нашимальчики регулярно ее проходят. Это требование штата.

– Может ли он колоть дрова, вот все, что меня интересует. –Лицо у мистера Боуи был худым и изможденным, как у неудачливоготелепроповедника.

– Я уверен, что сможет, – ответил Кослоу. – Я уверен, чтотяжелая работа – это для него. Я говорю про тяжелую физическую работу. А вотарифметика – не по его части.

Миссис Боуи улыбнулась. Одними губами, никаких зубов.

– Числами занимаюсь я. – Она повернулась к мужу. – Губерт?

Боуи задумался, потом кивнул.

– Да.

– Пожалуйста, выйди из кабинета, юный Блейсделл, – предложилЗакон. – Я поговорю с тобой позже.

Вот так, не дав вымолвить ни слова, Блейза отправили напопечение семьи Боуи.

– Я не хочу, чтобы ты уходил. – Джон сидел на койке рядом сБлейзом, наблюдая, как тот укладывает в сумку на молнии свои скромные пожитки.Большую их часть, в том числе и сумку, он получил от «Хеттон-хауза».

– Я сожалею. – Но Блейз не сожалел, точнее, по большомусчету сожалел не об этом: ему лишь хотелось, чтобы Джонни мог поехать с ним.

– Они начнут бить меня, едва ты уедешь. Все. – Глаза Джонабыстро бегали взад-вперед, и он ковырял свежий прыщ на носу.

– Нет, не начнут.

– Начнут, и ты это знаешь.

Блейз знал. Он также знал, что с этим ничего не поделаешь.

– Я должен ехать. Я – несовершеннолетний. – Он улыбнулсяДжону. – Несовершеннолетний, сорокадевятилетний, чертовски сожалею,Клементина[30].

Блейз определенно пытался пошутить, но Джон даже неулыбнулся. Наклонился к Блейзу, крепко сжал его руку, словно хотел навсегдазапомнить, какая она на ощупь.

– Ты никогда не вернешься.

Но Блейз вернулся.

Боуи приехали за ним на старом «форде»-пикапе, которыйнесколькими годами раньше непонятно зачем выкрасили в маркий белый цвет. Вкабине хватало места на троих, но Блейза отправили в кузов. Он не возражал. Снарастающей радостью наблюдал, как «XX» сначала уменьшался в размерах, а потоми вовсе исчез.

Они жили в огромном ветхом фермерском доме в Камберленде,граничащем с одной стороны с Фалмутом, а с другой – с Ярмутом. К дому велапроселочная дорога, так что стены покрывали тысячи слоев дорожной пыли. Дом некрасили с незапамятных времен, а перед ним стоял щит-указатель с надписью

«КОЛЛИ БОУИ».

Слева от дома находился огромный вольер, в котором постояннобегали, лаяли и скулили двадцать восемь колли. Некоторые линяли. Шерсть падалас них огромными клоками, обнажая нежную розовую кожу, в которую так и норовиливпиться выжившие зимой блохи. Справа от дома тянулся заросший сорняками луг. Задомом высился огромный старый амбар, в котором Боуи держали коров. Площадьучастка, принадлежащего Боуи, составляла сорок акров. На большей части рослатрава, которую косили на сено, семь акров занимал лес.