Но сквозь препоны тугодумства и нерешительности петербургских политиков и командования Дунайской армии все же пробивались смелые и разумные идеи. К 10 (22) января в одной точке сошлись последствия трех событий: политических трений с Веной, быстрого занятия Адрианополя и отказа турецких представителей принять русские условия мира. Петербург, озадаченный позицией Вены, потребовал затягивать переговоры и продолжать наступление, а главнокомандующий, освобожденный турецким отказом от груза моральных обязательств, решил тоже идти вперед — до конца. «…Со времени нежданно-негаданного захвата Адрианополя, — писал о великом князе Газенкампф, — он так проникся стремлением в Царьград, что об осторожности и слышать не хочет»[977].

Казалось бы, сама судьба подталкивала русскую армию вперед и вела ее к захвату Константинополя и черноморских проливов — этих самых эффективных «залогов» влияния на процесс послевоенного урегулирования.

Утром 10 (22) января в полевой штаб армии в Казанлыке пришло известие от Струкова о взятии Адрианополя. Доставивший его ординарец описывал картины страшной паники в турецком тылу. Особенно сильное впечатление произвел рассказ о гибели большого числа турецких беженцев, в основном стариков, женщин и детей, в огромном обозе, растянувшемся на несколько километров по дороге из Хаинкиоя на Херманлы. Слушая этот рассказ, главнокомандующий «даже побледнел». От таких вестей, по словам Скалона, «стынет кровь и ужас охватывает душу»[978].

Под впечатлением новостей, «великий князь решил ни в коем случае не принимать перемирия на тех условиях, которые турки не решились принять вчера»[979], и в этот же день он составил две телеграммы императору. В одной из них главнокомандующий писал:

А в донесении Александру II от 12 (24) января Николай Николаевич еще раз представил логику необходимых, по его мнению, действий: раз ослепление и нерешительность Порты «вынуждают нас нанести ей окончательный удар», то в этой ситуации, неизбежно связанной с политическими осложнениями, «нам будет выгодно иметь в своих руках столь ценный залог, как Константинополь и берега Босфора». При этом великий князь вновь отметил необходимость занятия Галлиполи и Дарданелл[981]. Главнокомандующий писал, что данное англичанам обещание не занимать Галлиполи носит условный характер — турецкие силы на полуострове есть. Следовательно, мы «всегда можем сослаться на дошедшие до нас слухи об этом», а посему «и стесняться нечего: Галлиполи непременно надо занять и поскорее, чтобы создать совершившийся факт (курсив мой. — И.К.) прежде, чем получится запрещение. С англичанами церемониться нечего: они сами ни с кем не церемонятся; надо пользоваться редким случаем им отплатить»[982].

«Боюсь лишь одного, что Горчаков напутает! — говорил Николай Николаевич. — Он испугается и станет пугать государя»[983].

«С горячим сочувствием» слушая эти рассуждения великого князя, Газенкампф вместе с тем с сожалением заметил, что телеграфное сообщение с Петербургом может помешать сбыться этим замыслам. Всего три дня назад Николай Николаевич приказывал Чингис-хану испортить телеграф, чтобы никто из Петербурга не помешал ему подписать перемирие с турками, теперь же он готов был вновь оборвать телеграф, но уже с прямо противоположной целью — решительного броска к Константинополю и проливам[984].

Уже 9 (21) января главнокомандующий стал отдавать приказы, готовя армию к наступлению на турецкую столицу. Вечером того же дня он направил две телеграммы цесаревичу, прося его продвинуть задержавшиеся за Балканами армейские подразделения вперед для соединения со своими частями.

На следующий день Николай Николаевич направил телеграмму командиру гвардейского экипажа контр-адмиралу великому князю Алексею Александровичу, торопя последнего в Адрианополь и требуя не забыть «взять с собой мины и минную команду гвардейского саперного батальона и гальванической роты»[985].

Как видим, главнокомандующий готовился не только овладеть турецкой столицей и Галлиполийским полуостровом, но и преградить, если потребуется, путь английскому флоту.

12 (24) января великий князь в телеграмме, отправленной в Николаев на имя «главного командира Черноморского флота и портов» генерал-адъютанта Аркоса, просил его «собрать сколько возможно большее число транспортных паровых судов… в Одессе или Севастополе, с тем чтобы, по первому моему требованию, можно было направить эти суда в те порты, которые я укажу, для доставки провианта и фуража или для обратной перевозки войск»[986].

Сразу же после прибытия в Адрианополь 14 (26) января Николай Николаевич созвал совещание штаба армии, на котором присутствовали Гурко и Скобелев. Великий князь изложил свои предположения о дальнейших действиях и планах передвижения войск. Но прежде всего, по его убеждению, войскам требовалась небольшая передышка. Необходимо было «подтянуть хвосты», пополнить боезапасы, починить оружие, обмундирование и, в особенности, исправить обувь. На войне ее всегда не хватает, говорил еще Наполеон.