17 (29) января в 14 часов долгожданный ответ императора все же достиг Адрианополя. Николай Николаевич со Скалоном, не дожидаясь Газенкампфа, который обычно обрабатывал поступавшую корреспонденцию, принялись спешно ее расшифровывать. «…Я был как в жару, — вспоминал Скалон, — …по мере выяснения значения каждой цифры, буква за буквой выступал смысл телеграммы, налагавший на наши победоносные действия тяжелые, угнетающие подъем духа оковы»[996]. Итак, по мнению Николая Николаевича, Скалона, Газенкампфа, вместо слов поддержки из Петербурга прислали «оковы», а их главным кузнецом был Горчаков. Радовало лишь одно — вместе с наступающей весной все же придет победоносный мир.

В сравнении с ранее полученными инструкциями в тексте императорской телеграммы содержался явный откат назад: следовал уже безусловный приказ — «ни в коем случае» не действовать на Галлиполи и не провоцировать англичан. Далее же выстраивалась логика какого-то «Зазеркалья». Не действовать самим на Галлиполи — значит, доверившись слову англичан, избегать появления там их красных мундиров. При этом допускалось, что «иностранные флоты» могут вступить даже в Босфор, т. е. пройти Галлиполи и пересечь Мраморное море. Более того — высадить десант в Константинополе. Нет — десанту в Галлиполи, да — в Константинополе?! Так, что ли, получается? При этом было совершенно понятно, что как «флот», так и «десант» реально могут быть только английскими. А русской армии тем временем рекомендовалось «войти в дружеские соглашения», «избегать всякого столкновения» и покорно ждать, когда жители турецкой столицы изъявят желание попросить ее навести порядок в их родном городе. Господа, у вас как с головой-то было? Если это не тайная измена, то полный бред! Логика абсурда в стиле М. С. Горбачева! Извините, но более политкорректно я выразиться не могу. Уровень безволия и непрофессионализма российского императора просто зашкаливал. А может быть, цена моему гневному пафосу — горсть семечек в базарный день, и по-человечески здесь все гораздо приземленнее и понятнее: смятение, растерянность, страх. А в итоге — неспособность осмыслить эту массу грозных событий, выстроить в них твердую линию поведения и, как следствие, постоянные уступки, прикрываемые моральной риторикой. Слаб человек, слаб, пусть и на самой вершине власти. «…Государь уже стар (а что тогда было говорить о канцлере. — И.К.), нервен, впечатлителен, — писал Газенкампф, — и измучен войной: у него слишком изболелась душа, чтобы рисковать разрывом с Англией. Он сам жаждет мира и пойдет на большие уступки, чтобы избежать новой войны»[997]. Вот где коренились истоки политического абсурда российского императора.

И нет ничего удивительного в том, что, по словам Газенкампфа, «великий князь… справедливо недоумевает, как исполнить данные в этой телеграмме указания»[998]. «Как жаль, что сохранилось телеграфное сообщение с Петербургом!» — в тот момент так думал не только один Газенкампф[999]. Это повторял и великий князь Николай Николаевич, возможно сопровождая свое «недоумение» и более эмоциональными высказываниями.

В полевом штабе армии в то время господствовало убеждение, что телеграмма императора появилась только вследствие уже достигнутого соглашения с Англией, в результате которого разрыв с ней удалось предотвратить «дорогой ценой: обещанием не занимать ни Константинополя, ни Галлиполи»[1000].

В действительности же никакого соглашения с Англией не было и даже не намечалось. В Лондоне резиденцию премьер-министра все сильнее сотрясали боевые барабаны, а «негласным барабанщиком» выступала сама королева. «Королева хочет войны и постоянно продавливает это», — записал в первый день нового года Дерби[1001]. А 5 (17) января 1878 г. Виктория направила очередное послание кабинету:

В тот же день, 5 (17) января, открылась сессия британского парламента, и страсти по поводу событий на Балканах выплеснулись на главную политическую арену страны.

Но что же произошло 11 (23) — 12 (24) января? Какие события тех дней смогли столь роковым образом развернуть Александра II в сторону дальнейших уступок Англии и, по сути, остановить русскую армию на пути к Константинополю и Галлиполи? Ведь, как верно заметил Газенкампф, «не будь телеграммы государя от 12 января, мы заняли бы Константинополь и Галлиполи так же шутя, как Адрианополь. Тогда и с Англией был бы совсем другой разговор»[1003]. А деятелям с берегов туманного Альбиона, как думали очень многие в русской армии, лучше не давать «никаких обязательств, даже не стесняться и теми, которые уже даны, а действовать так, как нам самим выгодно. Англичане сами всегда так делают, и нам надо делать то же самое»[1004].

Уступчивая позиция Александра II сформировалась прежде всего под воздействием тех сообщений, которые приходили из Лондона. О телеграмме Шувалова 9 (21) января об антироссийской направленности англо-австрийских контактов уже говорилось. А 12 (24) января российский посол направил канцлеру Горчакову еще более мрачную телеграмму: