Но вторая телеграмма Лайарда действительно исправляла ошибку первой. Вот как звучал соответствующий пункт в русских основаниях мира, переданных турецким представителям:

В Петербурге считали такую формулировку вполне безобидной и никак не задевающей интересы великих держав, прежде всего Великобритании. Но с этим никак не могли согласиться два ключевых персонажа британской политики — королева и ее премьер-министр. При этом в Петербурге прекрасно понимали: все, что касается режима проливов, — сфера повышенной возбудимости Лондона. Понимали, тем не менее записали: между «султаном» и «российским императором». Зачем?! В 1964 г. авторы фундаментального сборника документов «Освобождение Болгарии от турецкого ига», публикуя русские основания мира, сопроводили этот пункт таким комментарием: «Видимо, предполагалось договориться с Турцией о проливах путем заключения двухстороннего соглашения»[1028]. Надежды такие действительно были. Ведь что скрывалось за лаконичными и одновременно туманными формулировками в отношении проливов?

В ноябрьской записке Нелидова их будущий режим выглядел следующим образом:

Таким образом, в режиме закрытия проливов для иностранных военных судов пробивалась брешь в пользу будущего Черноморского флота России. А вот на броненосцы Британской империи режим закрытия должен был по-прежнему распространяться в полной мере. Теперь понятно, почему Шувалов избегал оглашать русские основания мира в Лондоне. «Этот пункт, — писал Шувалов, — вызовет в Англии несравненно большее неудовольствие, чем если бы был допущен свободный пропуск военных судов через Дарданеллы»[1030].

Стремясь не обрушить всю международно-правовую конструкцию режима черноморских проливов, созданную в 1840–1841 гг. и закрепленную в 1856 и 1871 гг., российские политики попытались скорректировать ее к выгоде России в формате двусторонних соглашений с Портой. Однако после 1840 г. опыт подсказывал — договориться с Турцией, в обход Европы, о выгодном для России режиме проливов уже невозможно. В отношениях с Европой приходилось довольствоваться режимом их «закрытия». А захватывать проливы петербургские политики не собирались, потому что боялись вызвать европейскую коалицию против России. Поэтому они вновь принялись за возведение старого воздушного замка — договоренностей с Турцией тет-а-тет по проливам, а план его строительства огласили на всю Европу. Вот такие политики руководили в то время Российской империей. Поэтому неудивительно, что их переиграли прагматичные государственные деятели Запада. Теперь скажите: какие еще нужны доказательства тому, что представленные Европе основания мира сыграли отрицательную роль в отстаивании интересов России в послевоенном обустройстве района Балкан и проливов?

Тем временем Лайард продолжил бить тревогу. 13 (25) января он выступил с заявлением, в котором утверждал, что мирные условия русских — это уничтожение турецкого господства в Европе. Заявление посла было опубликовано и мигом разнеслось по Европе[1031].

12 (24) января турецким уполномоченным, переехавшим вслед за русским главнокомандующим в Адрианополь, была направлена из Константинополя телеграмма о согласии султана на все предъявляемые русскими требования.

17 (29) января, когда в штабе русской армии читали инструкции Александра II, телеграмма из Константинополя была доставлена адресату. Не успел Николай Николаевич направить турецким уполномоченным предписанный императором ультиматум, как они запросили у него срочной аудиенции, которая была назначена на 12 часов следующего дня.

18 (30) января на вопрос великого князя, какой ответ они ему принесли, 76-летний Намык-паша взволнованным голосом ответил: «Вы победоносны, ваше честолюбие удовлетворено, Турции более в Европе нет»[1032]. Главнокомандующий попытался успокоить старого дипломата, заметив, что только принятие предложенных условий мира спасет Турцию от столь пугающей его перспективы, ведь русские разъезды были уже в зоне видимости оборонительных линий турецкой столицы.

Великий князь повел себя вовсе не так, как предполагал действовать еще неделю назад. Он не стал извещать Петербург о принятии турками условий мира и запрашивать новые инструкции, выигрывая тем самым время для продолжения наступления на Константинополь и Галлиполи. Полученные накануне указания Александра II задавали ему уже другие ориентиры, и по поводу их выполнения в Петербурге начинали серьезно нервничать.

21 января (2 февраля) Милютин записал в дневнике, что «последние дни прошли в лихорадочном ожидании известий из Адрианополя о ходе переговоров». Император, канцлер и военный министр серьезно подозревали, что Николай Николаевич нарочно тянет переговоры с целью продолжить наступление «и иметь наслаждение вступить в Константинополь»[1033]. Именно исходя из этих опасений, 20 января (1 февраля) Александр II отправил главнокомандующему следующую телеграмму:

Примечательно, что, по рассказу Игнатьева, перед отправлением его в действующую армию, 12 (24) января, император Александр будто бы высказал пожелание, чтобы до приезда графа в главную квартиру переговоры о перемирии не были завершены. Об этом император, со слов Игнатьева, намеревался сообщить великому князю по телеграфу. Однако о существовании такой телеграммы как тогда, так и сейчас ровным счетом ничего не известно[1035]. Что и говорить, перемена в настроении российского императора была очевидна.

Николай Николаевич заявил турецким уполномоченным, что ни при каких условиях не прекратит наступления до того, как будут подписаны условия мира. Но чтобы не затягивать время, было решено незамедлительно приступить к составлению соответствующих документов. Настрой великого князя на скорейшее сворачивание военных действий был подкреплен телеграммой канцлера, полученной вечером 18 (30) января. Она была отправлена из Петербурга 14 (26) января. В ней Горчаков уведомлял о тревожных сообщениях Шувалова из Лондона, отставках Дерби и Карнарвона и дарданелльских маневрах британского флота[1036]. Тем временем в словах главнокомандующего явно сквозила досада от такого оборота дел.