Выход из такого замкнутого круга абсурдной логики был только один — разорвать сам круг: перестать делать непродуманные уступки и решительно перейти к политике свершившегося факта, развивая достигнутые военные успехи. Тогда и канцлер не мучился бы сомнениями: «какие вопросы, поставленные в ходе войны, должны быть разрешены прямым соглашением между воюющими сторонами, а какие потребуют общеевропейского обсуждения»[1042]. Ответы давались бы в ходе европейского торга на основе факторов силы (или «залогов») каждой из сторон.

Кстати об уступках. Где логика, ваше величество? Вы, вместе с канцлером и послом Шуваловым, сдаете Лондону позицию за позицией, при этом все сильнее раздражаете Австро-Венгрию. Да ладно бы только Большой Болгарией. Уже 20 января (1 февраля) Горчаков телеграфировал Новикову, что, принимая предложение Андраши о созыве конференции, мы, тем не менее, «не согласимся ни на Лондон, ни на Вену»[1043].

Ну чем вам, светлейший князь, конференция в Вене-то не угодила? Не хотели будить воспоминания о поражениях российской дипломатии на венских совещаниях периода Крымской войны? Ведь вы же сами неоднократно указывали на опасность объединения Англии и Австро-Венгрии на антироссийских позициях. А в такой ситуации вполне логично было бы «подкупить» одного из оппонентов, того, чьи претензии наименее задевали российские интересы, — Австро-Венгрию, уступить ей и предотвратить тем самым антироссийский австро-британский альянс, усилив этим собственные позиции перед схваткой с самым грозным противником — Великобританией.

Нет же, на практике все оказалось против здравого смысла: только что осеклись на Боснии и Герцеговине, затем совершенно неубедительно постарались исправить ситуацию; постоянно трезвонили об укреплении «Союза трех императоров» и тут же сами вбили в него новый клин — отказались проводить конференцию в Вене. При этом в Петербурге хорошо понимали, что согласие, несомненно, укрепило бы политические позиции Андраши. И почему бы этим не попытаться воспользоваться? Нет же, мы решительно отказали канцлеру Австро-Венгрии.

Сразу, не лукавя, сдав Боснию и Герцеговину, не оглашая программы по Болгарии, продолжая наступление и занимая Галлиполи и Босфор, можно было соглашаться не только на конференцию в Вене — на конгресс в будуаре королевы Виктории.

Почему Горчаков отверг Вену? Не потому ли, как предположил Милютин, что если конференция будет там, «то, по принятому обычаю, председательствовать будет Андраши, и тогда уполномоченным нашим никто не может быть другой, кроме Новикова». Но Горчаков заявлял, что он не может положиться на Новикова. А может быть, за этим скрывалось банальное желание российского канцлера «самому играть роль и рисоваться перед Европой»[1044].

Если ты совершаешь столь непродуманные ходы, то жди — твой противник обязательно этим воспользуется и тебя накажет. Так оно и вышло. 27 января (8 февраля) из Лондона пришло официальное уведомление, что правительство ее величества в интересах защиты британских подданных в Константинополе вводит флот в проливы. Правительство заявило об этом в обеих палатах парламента, а в сообщениях кабинетам великих держав пригласило их последовать примеру Англии и также послать свои боевые эскадры к турецкой столице.

В конце января 1878 г. сообщения, приходившие в ведомство Дерби от посла Лайарда, были одно тревожнее другого. Хотя телеграмма от 21 января (2 февраля) вроде бы обнадеживала: «Основания мира и перемирие подписаны и военные действия приостановлены». Однако в тот же день Лайард сообщил: «Согласно донесениям из Галлиполи, русские по железной дороге прошлой ночью прибыли в Деде-Агач. Родосто занято 2000 русских». В телеграмме от 22 января (3 февраля) посол указал на опасность положения, связанного с тем, что сроки перемирия не зафиксированы» — это был явный намек: таким обстоятельством могут воспользоваться русские[1045]. А 24 января (5 февраля) Лайард телеграфировал Дерби:

На следующий день Лайард отправил свою самую «страшную» телеграмму в Лондон, извещая Дерби, что «русские значительными силами оккупировали Чаталджу». «Русский генерал (Струков. — И.К.), — говорилось в телеграмме, — настоял на оставлении турками линии Чекмедже, как одного из условий перемирия, и турки были вынуждены полностью подчиниться, оставляя Константинополь совсем беззащитным. Очевидно, что с этой точки зрения, значительно улучшая позиции в ходе перемирия, русские тем самым укрепляют свои наступательные возможности»[1047].

В тот же день, 25 января (6 февраля), в 18.20 эта телеграмма Лайарда достигла Лондона и была немедленно доставлена Дерби, который понял главное: несмотря на заключенное перемирие, русские избавились от последней преграды на пути к турецкой столице.

Госсекретарь потянулся за картой, и то, что он на ней разглядел, уже не тревожило — страшило: от Чаталджи до Константинополя русским оставалось всего 25 миль.

Когда же эти материалы попали на стол премьер-министра, то у него, думаю, похолодел затылок, зашевелились кудрявые волосы и разыгралось богатое воображение его кипучей натуры.

Турки — овцы на заклание, Константинополь стоит беззащитный, а мы даже эскадру Хорнби не можем провести через Дарданеллы из-за этого слюнтяя Дерби. В последние дни Дерби и Норткот постоянно гасят остроту антирусских выступлений. На днях в палате общин Норткот просто целую речь произнес в оправдание России. Он представил события так, будто бы определенное время Англия и Россия действовали на Балканах сообща. Но Россия все же решилась на применение силы, к чему Англия самостоятельно не была готова. Если мы обязаны сражаться, говорил он, «то мы должны помнить, что Россия в 1878 очень отличается от России в 1854». Она сильнее. Подумаешь, напугал. И «у нас… не будет союзников, исключая, возможно, иррегулярные турецкие войска…»[1048]. Ну, это мы еще посмотрим. Норткот заявил, что если кредит в 6 млн не будет одобрен, то война точно окончится и напряженность спадет сама собой. По его мнению, Англия должна бороться за Суэцкий канал и Индию. Хорош! Явно намекает, что проливать британскую кровь за Дарданеллы и турецкую столицу — дело недостойное и бессмысленное. Болван, он не понимает главного: Константинополь — ключ к Суэцкому каналу.