А каков Дерби! 4 февраля в палате лордов де Ла Варр, обращаясь к Дерби, выразил твердую надежду, что правительство в силах заявить: «…оно не потерпит оккупации Константинополя ни при каких обстоятельствах». Дерби же ответил, что правительство так часто и твердо это заявляло, «что выражать эту позицию более настойчиво уже невозможно»[1049]. Видите ли, «невозможно». В борьбе с Россией все возможно! Это не госсекретарь и спикер, а какие-то агенты русского влияния. Неспроста Шувалов постоянно трется около жены Дерби. Но как бы там ни было, госсекретарь поверил пафосным заверениям российского посла — этого волка в овечьей шкуре, который только и знает, что плести вокруг нас сеть ложных представлений об истинных намерениях своего правительства. Все — довольно! Время заверений и увещеваний прошло.

24 января (5 февраля) «Таймс» под заголовком «Англия и Война» печатает воззвания различных собраний сторонников консервативной партии в поддержку правительства. А в ночь с 26 на 27 января (с 6 на 7 февраля) прошла встреча первых лиц британской политики, посвященная Восточному вопросу. Большинство собравшихся оценило последние действия России на Балканах как агрессивные и было настроено весьма решительно. «Россия говорит нам, — заявил сэр Роберт Пил, — что сражается не за материальные интересы, а за гражданскую и религиозную свободу». Это, по его мнению, было полнейшей ерундой. «Мы не доверяем России, — продолжал он. — Я, как политик, наблюдал ее развитие в течение последних 25 лет и могу сказать, что этот путь отмечен двуличием, не способным вызвать уважение и влияние в Европе». А один из участников встречи провозгласил: «Англия, поддержанная Индией, будет готова в одиночестве сражаться с Россией». «…Политика правительства — это политика страны», — заговорил лозунгами Р. Пил. И хотя в зале раздались отдельные выкрики «нет», тем не менее большинство присутствовавших было с ним согласно[1050].

Подобные настроения британского истеблишмента укрепляли решимость Биконсфилда. «Страна наконец-то расшевелилась… — писал он королеве 28 января (9 февраля). — Если бы только армейский корпус стоял в Галлиполи»[1051].

Но в Галлиполи не было ни турецкого, ни тем более английского корпуса. Последний там не смог бы появиться и через месяц, и через два. Сообщения же Лайарда в Лондон отразили последние наступательные действия русской армии.

18 (30) января генерал Карцов, продолжая поиски остатков разбитой армии Сулеймана, выслал из Демотики на Деде-Агач кавалерийский отряд полковника Дубовского и в поддержку ему, на поезде, отправил туда же усиленную роту стрелков 9-го Староингерманландского полка. В ночь с 19 (31) января на 20 января (1 февраля) русские заняли Деде-Агач. В городе было захвачено много пленных, обнаружено 5 исправных локомотивов, 184 вагона и «огромные продовольственные запасы, отправленные в захваченном подвижном составе в Адрианополь». 25 января (6 февраля), еще до получения известия о перемирии, конница генерала Чернозубова заняла Гюмурджину. Тем временем совсем недалеко, в порту Кара-Агач, на суда садились последние остатки разбитой армии Сулеймана-паши[1052].

20-23 января (1–4 февраля) на центральном направлении турки упорно не хотели пускать передовые русские отряды в Чаталджу. И неудивительно, ведь они ничего не знали о конкретных условиях перемирия и не получали никаких распоряжений из Константинополя на этот счет. 23 января (4 февраля) Струков был в Силиврии и потребовал от Идеата-паши, командира находившегося там турецкого отряда, оставления не только этого города, но и Чаталджи. Паша упорно противился этому, ссылаясь на то, что послал запрос в Константинополь и ждет ответа.

«Струков вышел в прихожую и голосом, который сделал бы честь и не такой тщедушной груди (Струков был очень худым. — И.К.), как… закричал:

— Батарею сюда!»

Скорее всего, Александр Петрович блефовал. Артиллерийской батареи под рукой не было, ее надо было еще дождаться.

Но что тут «сделалось с Идеатом-пашой, как он засуетился!

— Сейчас придет ответ!

— Знать ничего не хочу! — отвечал Струков.

— Получен, получен ответ, — сейчас выступаем!»[1053].

Эх, если бы с турками так разговаривали в полевом штабе русской армии…

23 января (4 февраля) русские полностью заняли Силиврию, а на следующий день Чаталджу. В. В. Верещагин, находившийся в отряде Струкова, вспоминал:

Возвращаясь из Чорлу в Адрианополь, Верещагин заметил, как уже за тронувшимся поездом рванулся болгарин и, размахивая каким-то письмом, кричал: «Князь, князь, Адрианополь, Рейс!..» Василий Васильевич знал германского посла в Константинополе князя Рейса и, подумав о важности послания, велел остановить поезд. В Адрианополе Верещагин направился в штаб армии и передал письмо прибывшему туда Игнатьеву. Послание действительно оказалось очень важным: Рейс сообщал великому князю, что английские броненосцы вошли в Дарданеллы[1055]. Заканчивался январь 1878 года…

Получив телеграмму Лайарда о занятии русскими Чаталджи и оставлении турками линий Чекмедже, Дерби на следующий день, 26 января (7 февраля), переправил ее Лофтусу в Петербург, сопроводив следующими указаниями:

И далее Дерби воспроизвел основные положения этого меморандума[1056].

В тот же день Лофтус ответил Дерби: