И Шувалов воспылал решимостью. 28 января (9 февраля) в телеграммах Горчакову он советовал «выказать известную энергию», заявив лондонскому кабинету, что его последние действия «освобождают нас от прежних обещаний». Впрочем, на следующий день в его телеграммах появилось одно условие — «если Англия высадит хотя бы одного человека (курсив мой. — И.К.), мы будем вынуждены вступить в Константинополь наравне с ними»[1085].

Позднее, в августе 1880 г., находясь под огнем критики за якобы неверные советы в отношении занятия Константинополя зимой 1878 г. и уступчивую позицию на Берлинском конгрессе, Шувалов составил записку, в которой представил собственную версию тех событий. «Если мы не вступили в Константинополь, — писал он, — то только потому, что главнокомандующий не решился на это и даже не верил в возможность подобного шага»[1086]. В отношении себя Шувалов утверждал, что он советовал занять Константинополь. При этом он ссылался на свои беседы с Дерби и телеграммы Горчакову.

Согласно дневнику Дерби, 30 января (11 февраля) он услышал от встревоженного Шувалова, что «его правительство разослало во все европейские столицы телеграмму с уведомлением, что Россия считает необходимым и целесообразным оккупировать Константинополь»[1087]. Строго говоря, ничего такого в Петербурге не предпринимали, и, похоже, Шувалов, сгущая тона решимости своего правительства, попытался этим надавить на Дерби.

В ответ, по словам Шувалова, Дерби заявил ему, что «если русская армия, войдя в Константинополь (курсив мой. — И.К.), двинется в то же время и на Галлиполи, то это будет равносильно разрыву, а со стороны Англии вызовет объявление войны»[1088]. «Эти слова меня обрадовали, — писал позднее Шувалов, — они оправдали мои предположения. Мы могли, следовательно, войти в Константинополь, не навязывая себе войны с Англией».

1 (13) февраля полученные Шуваловым телеграммы, по словам Дерби, уточнили ситуацию: «русские намерены частью своих сил временно занять Константинополь с той же целью, что и посланный к нему британский флот»[1089]. И в этот же день Шувалов направил телеграмму Горчакову, в которой логика наиболее вероятных действий британского кабинета была представлена так: «Находясь перед Константинополем, они не могут сохранять свою прежнюю позицию запрета нашим войскам вступить в Константинополь, и поэтому английские министры запрещают нам войти в Галлиполи»[1090]. Вот это Шувалов и назвал своим советом занять Константинополь. И, думается, с такой оценкой можно согласиться. Совет Шувалова был адекватен ситуации, которая явно благоприятствовала вступлению русских войск в Константинополь.

Несмотря на то что 27 января (8 февраля) английское правительство, оповестив кабинеты великих держав о своем решении направить боевую эскадру к Константинополю, пригласило их присоединиться к морской демонстрации Лондона, уже первый полученный ответ явно не внушал оптимизма. Французское правительство заявило, что, прежде чем принять решение о посылке кораблей к Дарданеллам, оно хотело бы «более подробно ознакомиться с положением дел»[1091]. А «положение дел» для Парижа было весьма тревожным. Уже сам факт начала войны России с Турцией вызвал опасения, что отвлечением внимания европейских держав на Восток воспользуется Германия для нового удара по Франции. Корреспонденция, поступавшая в Форин офис из Парижа, убеждала в этом членов британского кабинета[1092]. Французское правительство также очень нервничало по поводу упорно циркулировавших слухов о предстоящем английском вторжении в Египет, что никак не способствовало складыванию англо-французского альянса по турецким делам, даже несмотря на всю «дружественность», по замечанию Дерби, французских заявлений в адрес Лондона[1093]. А что должны были думать в Париже, когда находившийся там в начале марта 1878 г. принц Уэльский открыто «говорил всем, что Англия должна воспользоваться ситуацией и захватить Египет». Узнав эту «плохую новость» от лорда Гренвилла, Дерби записал в своем дневнике: «Бисмарк вложил эту идею ему в голову, но сейчас она может быть даже полезна, так как отведет от намерений воевать с Россией. Тем не менее Париж — это не то место, где об этом следовало бы говорить»[1094].

Сообщения же из Берлина, поступившие к началу февраля, убеждали Дерби, что «Бисмарк продавливает сдержанность в отношении России» и ему «не нравится идея совместных действий Англии и Австрии»[1095].

Особенно показательными оказались итоги первой, после ввода эскадры Хорнби в проливы, встречи Бисмарка с Расселом. 6 (18) февраля германский канцлер заявил британскому послу, что, несмотря на желание Андраши присоединиться к антироссийским усилиям Англии на Балканах, «вызывает огромные сомнения, чтобы за ним последовал император». По мнению Бисмарка, «Австрия к войне не готова», в России же «война с Англией популярна». «Очевидно, — рассуждал Дерби, — что его очень прельщает такая перспектива (войны России с Англией. — И.К.), и он не будет делать ничего для сохранения мира»[1096]. Но эта фраза Дерби имела еще одно четкое понимание: в текущем противостоянии России надежд на Германию у Англии не было никаких.

Что же касалось Андраши, то, набивая себе цену перед Лондоном, он даже не желал обсуждать отправку австрийских кораблей в проливы, но всячески подталкивал к этому Дизраэли.

Оставалась Италия… «Но Италия, — как заметил Дерби, — парализована сменой правительства»[1097]. В этих условиях Рим вполне мог и не услышать призыва Лондона к морской демонстрации у Константинополя, ссылаясь на отсутствие единства европейских кабинетов в этом вопросе. Итог не радовал — действовать Лондону приходилось в одиночестве.

После того как 2 (14) февраля телеграмма о проходе Дарданелл эскадрой Хорнби достигла британской столицы, кабинет ее величества снова окунулся в споры о дальнейших действиях. Дерби писал, что в этот день на заседании правительства одни его члены предлагали захватить какой-нибудь остров в качестве «материальной гарантии», «другие высказывались за военную оккупацию нейтральными державами Дарданелл и Босфора, хотя еще ни одна из них не заявила ни малейшего желания принять в этом участие», Норткот «более разумно советовал» стремиться к взаимопониманию с Россией, но при этом не допускать закрытия морского пути в Черное море, Биконсфилд же «вел себя самодовольно». В итоге напряженных споров не прошел ни один вариант. «Мы решили, — писал Дерби, — купить три или четыре турецких броненосца, если, конечно, Порта согласится их нам продать, в чем я сомневался»[1098]. Такое решение было продиктовано опасениями, что русские или захватят, или заставят передать себе турецкие броненосцы, и тогда свое сухопутное доминирование в зоне черноморских проливов они укрепят значительными военно-морскими возможностями.