«Что за вздор, такой телеграммы не было!» — Николай Николаевич явно начинал горячиться, но, по сути, он был прав: телеграммы с безусловным приказом идти не останавливаясь на Константинополь он не получал. Да и приказа такого император Александр не отдавал.

Великий князь стал уверять Игнатьева, что с заключением перемирия его «торопили из Петербурга князь Горчаков, а из Лондона граф Шувалов… что войска устали, пооборвались, артиллерия и парки отстали при быстром движении от Филиппополя». И это тоже было правдой. Ну, а самые главные аргументы, одновременно простые и естественные, прозвучали из уст великого князя так: «Смотри, ты нам навяжешь еще войну с Англией. Пора кончить военные действия и идти домой»[1118].

Вот тут-то Игнатьев, наверное, и вспомнил свою встречу с принцем Александром Баттенбергским 26 января (7 февраля) на станции Тырново — Семенли по дороге в Адрианополь. Ссылаясь на иностранных военных наблюдателей и даже английских корреспондентов, принц утверждал, что все «поражены упадком военного духа в главной квартире». «В насмешливом тоне» принц Александр передал Игнатьеву «самые печальные сведения о нравственном состоянии главной квартиры, в которой… все устали от войны, рады вырваться из Турции и ждут с нетерпением возможности вернуться поскорее в Петербург, забыв восточный вопрос… который всем им надоел»[1119].

Спустя двое суток после приезда Игнатьева в Адрианополь, 29 января (10 февраля), главнокомандующий получил телеграмму от министра иностранных дел Порты Сервера-паши с уведомлением о решении английского правительства послать эскадру к Константинополю. Министр сообщал, что эскадра уже пыталась пройти Дарданеллы, но, не получив пропуска, вернулась в Безику. Сервер-паша заверил великого князя, что правительство султана будет настаивать перед лондонским кабинетом об отмене его решения.

В ответной телеграмме Николай Николаевич одобрил намерения турок, но намекнул на возможность принятия решительных мер, дабы «обеспечить безопасность нашего соглашения принятием соответствующих гарантий»[1120]. А 30 января (11 февраля) великий князь послал повторную телеграмму Серверу-паше с извещением, что уполномоченный императором вести переговоры о мире граф Игнатьев прибыл в Адрианополь. При этом он сказал Скалону: «Я еще раз уведомлю их, а если они будут тянуть, то буду продолжать действия; для этого я и не назначил срока перемирия»[1121].

Одновременно с этой перепиской Николай Николаевич решил отправить в Константинополь первого драгомана российского посольства М. К. Ону, находившегося в Адрианополе при графе Игнатьеве. Ему поручалось начать переговоры о мирном вступлении русских войск в турецкую столицу.

Как видим, даже полностью настроившись на мир, главнокомандующий, еще до получения императорских телеграмм «от 29 и 30 января», все же предпринял определенные шаги, с целью парировать возможное вмешательство англичан.

Тем временем турки не спешили назначить новых уполномоченных для ведения переговоров о мире. В итоге ими оказались Савфет-паша и Саадуллах-бей. Первый из них поздно вечером 31 января (12 февраля) прибыл в Адрианополь.

Утром следующего дня, когда броненосцы адмирала Хорнби подходили к Дарданеллам, Савфет-паша, «маленький и невзрачный человек, с умными глазами и изрядной величины носом», представился великому князю[1122]. В тот же день, уже на самой первой встрече с Игнатьевым, Савфет-паша заявил, что не понимает практического смысла предстоящих двусторонних переговоров о мире. Ведь вся Европа только и говорит что о скорой конференции, на которой все адрианопольские договоренности могут быть изменены.

Это был удар по самым уязвимым позициям российской стороны. 3 (15) февраля в своем донесении Горчакову о трудностях в ведении переговоров с турками Игнатьев писал:

Савфет-паша представил позицию правительства султана следующим образом: в настоящий момент оно сомневается в необходимости дальнейших уступок, ибо не верит, что это будет концом тех жертв, к которым его принуждают. Далее турецкий представитель пытался убедить Игнатьева, что чем больше Порта будет уступать России сейчас, тем большие аппетиты будут появляться у других великих держав. В конце концов, Турции выставят такие требования, которые она просто не сможет одновременно удовлетворить. Турки представляли дело так, что если в Адрианополе удастся договориться, то конференция «только подтвердит эти решения». Ну, а далее (как же без этого при игре на слабых сторонах противника) следовал откровенный шантаж: если российская сторона выдвинет «неприемлемые требования, Порта будет вынуждена прервать предварительные переговоры и сдаться на милость западных держав, которые будут защищать ее… на предстоящем европейском собрании»[1124].

В то время, когда в Адрианополе Игнатьев все больше погружался в понимание сложностей положения победителей, из Петербурга ему летели горчаковские наставления. 3 (15) февраля канцлер телеграфировал Игнатьеву:

Напортачить с «вопросами европейского значения», понимать, что из-за этого на предстоящей конференции Россия подвергнется атаке, постоянно уступать шантажу Биконсфилда, не укрепляя собственных позиций занятием Босфора и Дарданелл, — и на этом фоне надеяться, что каким-то бумажным соглашением с турками можно поставить своих европейских оппонентов перед «свершившимся фактом»! Это просто апофеоз горчаковской неадекватности, яркое проявление его ущербной манеры наделять дипломатические документы свойствами реальных фактов.