Версия № 2. Горчакову и Милютину удалось убедить Александра II не посылать написанную 28 января (9 февраля) телеграмму, так как выполнение ее указаний «неминуемо вызвало бы вооруженное столкновение с англичанами». 30 января (11 февраля) была составлена и послана (в 17.40) главнокомандующему другая телеграмма, о которой, как уже знаем, упомянул в своем дневнике и Милютин[1106]. В ней говорилось:

Это — т. н. телеграмма от 30 января. «Спустя еще день (т. е. 31 января (12 февраля). -И.К.), — писал Татищев, — при встрече с военным министром государь сказал ему, что все же послал в Адрианополь и первую телеграмму (т. е. телеграмму от 29 января. — И.К.)». В обоснование данного факта Татищев дает ссылку: «Дневник Д. А. Милютина, 31 января 1878 г.»[1108]. Однако в опубликованных дневниках Милютина ни о чем подобном не упоминается — как в записях от 31 января (12 февраля), так и в последующих.

В материалах же Военно-исторической комиссии сказано, что «спустя несколько часов» после того, как была отправлена телеграмма от 30 января, император послал в Адрианополь и телеграмму от 29 января, не изменив при этом ни числа на бланке, ни даты отправления — 12.30 дня[1109]. За исключением небольших различий, события, как видим, изложены так же, как и у Татищева.

Императорская телеграмма от 30 января достигла Адрианополя 1 (13) февраля, а более ранняя, от 29 января, — 2 (14) февраля. К тому времени кабель по дну Дуная все же проложили. Помимо этого, после подписания перемирия телеграммы стали отправлять и через Константинополь. Но здесь быстро выявилась любопытная закономерность: нешифрованные телеграммы, отправленные из Адрианополя через турецкую столицу, достигали Петербурга порой менее чем за пять часов, а вот шифрованные — серьезно задерживались. Было понятно, что организаторами задержки являлись турецкие власти.

3 (15) февраля в штабе армии получили копии телеграмм, которыми обменялись Александр II и Абдул-Гамид за период с 30 января (11 февраля) по 3 (15) февраля. Итог общения двух монархов сводился к следующему: султан просил отсрочки с введением русских войск в Константинополь до получения ответа королевы Виктории на его настойчивую просьбу вывести флот из Мраморного моря. При этом император указывал великому князю, что «телеграммы мои султану должны служить руководством и тебе»[1110].

«Александр II подумал-подумал и решил сообщить о планах захвата Константинополя… турецкому султану»[1111]. Это ироничное замечание А. Б. Широкорада в отношении телеграммы султану от 30 января (11 февраля) еще можно оспаривать — все-таки было заключено перемирие и турки в целом выполняли его условия. Но вот ответ Александра II на просьбу Абдул-Гамида, прозвучавший в телеграмме от 1 (13) февраля… «Я обожду результата сношений ваших с королевой английской», — писал российский император турецкому султану[1112]. В обстановке, когда счет шел уже на часы, великодушный Александр Николаевич изволил «обождать»…

Если, по мнению Татищева, между императорскими «телеграммами от 29 и 30 декабря» не было противоречий и они дополняли друг друга, то Широкорад оценил их совершенно иначе. «На самом же деле, — писал он, — отправка обеих телеграмм была не чем иным, как классическим русским “казнить нельзя помиловать”»[1113].

А как сам Александр II оценивал эти телеграммы? Князь А. М. Дондуков-Корсаков[1114] вспоминал, как в 1880 г. император Александр, беседуя с ним в своем рабочем кабинете, коснулся событий прошедшей войны и заговорил о телеграмме с приказом главнокомандующему занять Константинополь.

«— Ваше величество, я это знаю, — сказал князь Дондуков.

— Но откуда тебе известно содержание столь важной и секретной бумаги? — спросил его с недоумением государь.

— Посылая меня в Болгарию, вы изволили мне читать ее, вынув вот из этого бюро, — поспешил добавить князь Дондуков, чтобы успокоить встревоженного и взволнованного государя».

Не менее примечательный эпизод вспомнил князь А. Б. Лобанов-Ростовский, который после окончания войны был направлен послом в Турцию. Дело происходило в начале апреля 1878 г. Перед отъездом в Константинополь князь был приглашен на совещание к императору, на котором присутствовал вернувшийся из армии великий князь Николай Николаевич. Александр II был крайне недоволен политической обстановкой и, обращаясь к бывшему главнокомандующему, сказал:

«А все это от того, что ты не занял Константинополя, как тебе это было приказано».

«Государь! Я такого категорического приказания не получал», — ответил великий князь[1115].

Но все это было уже после… а вот тогда, в январе — феврале 1878 г.?..

Рано утром 27 января (8 февраля) в Адрианополь прибыл Н. П. Игнатьев. Выезжая из Петербурга, он был уверен, что наступление на Константинополь продолжается, однако в дороге его настигло разочарование — в Адрианополе уже было заключено перемирие.

После первых радушных приветствий между Игнатьевым и Николаем Николаевичем произошла «тяжелая сцена». Игнатьев никак не мог понять, почему главнокомандующий «остановился и поспешил заключить перемирие, тогда как все военные и политические соображения заставляли желать скорейшего появления русских войск на высотах Царьграда и Босфора». Ведь вы же сами, ваше высочество, желали дойти до Константинополя, размышлял Игнатьев, но «на этот раз и государь этого желал», он «вам в этом смысле, сколько мне известно, телеграфировал 11-го или 12-го января»[1116]. Государь, по словам Игнатьева, просил передать великому князю, что он не может дать «инструкции на всякий случай, но… он уверен, что брат не пропустит случая» (курсив мой. — И.К.)[1117]. Николай Павлович постоянно ссылался на какую-то телеграмму императора, будто бы разрешавшую великому князю безостановочно идти до высот Константинополя и предупреждавшую его, что для переговоров с турками послан в главную квартиру специальный уполномоченный.