Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В понедельник начались долгожданные занятия, которые мне показались довольно-таки рутинными. Математика, начертательная геометрия, немецкий, физкультура, история КПСС… Лекторы излагали материал доходчиво, порой слишком уж просто, а практические — совсем как в школе.
Наши «бывалые» — армейцы и производственники — держались высокомерно. Многие смотрели на школьников с нескрываемым презрением. И школьники, ощущая давление со стороны «бывалых», держались отстраненно, отдельной кучкой. Зато на практических они чувствовали себя на высоте, чего нельзя было сказать о «бывалых». Производственников было еще меньше, чем школьников, и подавляющее большинство составляли армейцы. Они были старше нас, как минимум, на пять лет, и постоянно это подчеркивали. Среди них были и офицеры, демобилизованные Хрущевым в соответствии с программой разоружения, и даже участники боевых действий минувшей войны. В нашу группу также попал один из таковых, Вася Довгань. Он с гордостью носил на груди наградные колодочки и годился мне в отцы — ему на то время было уже тридцать пять. Стесняясь называть его просто Васей, я поинтересовался его отчеством, на что он добродушно ответил:
— Та я ще не такий старий, щоб до мене по батькові зверталися. Клич мене просто Василем і кажи мені «ти».
Преодолевая неловкость, я стал говорить ему «ты», но только через неделю-другую привык к такой манере общения и перестал концентрировать на этом внимание.
Я быстро запомнил имена и фамилии одногруппников. Наиболее симпатичным из них мне показался Сашка Лытыщенко. Это был миловидный парень, всего на три года старше меня, но носил солдатскую униформу. Как-то в курилке во время большой перемены он подошел ко мне и, улыбаясь, сказал:
— Слушай, Очерет, дай-ка мне в зубы, чтобы дым пошел.
Я протянул ему пачку пижонских сигарет «Rila». Он очень аккуратно взял одну и прикурил от моей.
— Я тоже «Рилу» курю. Они легкие, и кашляешь от них не так, как от наших.
— Наоборот, от «Примы» кашляешь не так, как от этих импортных, — вмешался в наш разговор двухметровый увалень Ленька Лабунец.
— На вкус, на цвет товарища нет, — возразил я, и Латыщенко меня поддержал.
С тех пор мы с Сашкой стали друзьями на долгие-долгие годы.
— Саша, почему ты эту робу таскаешь? Ты же всего на три года старше меня, — поинтересовался я.
— Да потому, что я ее четвертый год уже таскаю.
— С семнадцати лет, что ли? Интересно, как это вышло?
— Очень просто. Три года в академии Говорова проучился.
— Три года! А почему тогда ты здесь?
— Не захотел больше. Остохренел мне этот милитаризм. Ушел и перекрестился. Трижды специально экзамен заваливал в летнюю сессию. Хотя учиться было интересно.
— Но почему ты всего на первом курсе? Тебя, как минимум, могли бы на второй сюда взять, если бы ты документы из академии представил.
— Хочу программу радиофака всю — от начала до конца пройти.
По мере общения с Сашкой я проникался к нему все большей симпатией. В его глазах светился мощный интеллект, который меня буквально завораживал. Кроме того, его родители, как и мои, тоже были врачами.
В пятницу на первой паре к нам в аудиторию вместо лектора-математика неожиданно вошел Олег Петрович Зык и обратился к присутствующим:
— Внимание! Прошу внимания!
Все с интересом затихли.
— Так, занятий сегодня не будет, — сказал он. — Приглашаю всех к половине девятого в шестьдесят третью аудиторию электрокорпуса на факультетское собрание.
Аудитория загудела, как растревоженный улей. Послышались выкрики:
— А что случилось?
— Почему занятия отменили?
— На собрании вам все скажут, — ответил Олег Петрович. — Прошу всех тихо, без шума, выкриков и толкотни перейти в названую аудиторию.
В шестьдесят третьей было полно народа. Нам с Сашкой удалось занять места в середине третьего ряда, и вскоре Зык открыл собрание.
— Товарищи! К нам обратился областной комитет партии с просьбой помочь убрать урожай, который в этом году колхозникам удалось вырастить обильным, как никогда ранее. Думаю, никому не надо разъяснять, что продукты нужны всем: и рабочим, и служащим, равно как и нам с вами. Поэтому руководство института решило временно освободить вас от занятий и отправить на сельхозработы. Мы едем в Покровский район Полтавской области убирать кукурузу и другие культуры.
Потом он сказал, что в соседнем корпусе и в общежитиях для нас уже открыты временные магазины, где можно купить сапоги, матрасные тюфяки, рюкзаки, телогрейки, теплые свитеры, толстые шерстяные носки и прочие вещи, необходимые для поездки.
— Сбор в воскресенье в десять утра на перроне вокзала «Левада». Старосты получат указания, какой группе в каком вагоне ехать. По приезде на место вас встретят представители колхозов, совхозов и нашего института, после чего развезут по соответствующим колхозам. Старосты и их замы сейчас, сразу после закрытия собрания, приглашаются в сотую аудиторию электрокорпуса для прохождения инструктажа. После этого они ответят на все ваши вопросы. А теперь я передаю слово секретарю партбюро факультета, Роману Тимофеичу Ежугину.
Раздались редкие аплодисменты, которые тут же смолкли, когда из первого ряда поднялся Ежугин, одетый в светло-серый костюм, ослепительно белую рубашку и при широком синем галстуке в белый горошек, как у Владимира Ильича Ленина, и подошел к видавшей виды кафедре. Сжав губы наподобие куриной задницы, чтобы придать лицу выражение крайней серьезности, он окинул присутствующих суровым взглядом и заговорил надрывным патетическим тоном:
— Дорогие товарищи! Дело, которое вам поручается, имеет большое государственное значение! Это дело нашей дорогой и родной коммунистической партии! Она заботится о вас, обеспечивает вам право на бесплатное образование, которого удостоены только граждане социалистических стран!
Он всеми силами стремился показать свою страстную преданность партии и правительству, и его голос буквально срывался на плач.
— Так давайте же не осрамим высокого доверия, которое нам оказывает наша социалистическая родина, и поможем труженикам сельского хозяйства убрать урожай в кратчайшие сроки с минимальными потерями!
Воскресное утро выдалось теплым и солнечным, но в воздухе уже висела легкая дымка — первый, едва уловимый признак осени. Перрон был запружен студенческой толпой. В ней толкались, перекликались и гудели на все лады. Над головами там и сям на шестах возвышались плакаты с названиями факультетов, курсов и групп. Продиффундировав сквозь толпу к своей группе, я увидел нашего старосту, Лешку Романченко, с тетрадкой в руках.
— Привет, староста! — сказал я. — Сашку Латыщенко не видел?
— А, это ты, Очерет? Тебя не узнать, — ответил он с улыбкой.
— Почему?
— Да я уже привык видеть
