Мужчина вошёл в вагон.

— Он немножко говорит по-немецки, — сообщилШвейк, — понимает все ругательства и сам вполне прилично может обложитьпо-немецки.

— Also, zehn Gulden, — обратился он кмужчине. — Fünf Gulden Henne, fünf Auge. Öt forint, —видишь, кукареку: öt forint kukuk, igen.[246] Здесьштабной вагон, понимаешь, жулик? Давай сюда курицу!

Сунув ошеломлённому мужику десятку, он забрал курицу,свернул ей шею и мигом вытолкал крестьянина из вагона. Потом дружески пожал емуруку и сказал:

— Jó napot, barátom, adieu,[247]катись к своей бабе, не то я скину тебя вниз.

— Вот видите, господин обер-лейтенант, всё можноуладить. — успокоил Швейк поручика Лукаша. — Лучше всего, когда делообходится без скандала, без особых церемоний. Теперь мы с Балоуном сварим вамтакой куриный бульон, что в Трансильвании пахнуть будет.

Поручик Лукаш не выдержал, вырвал у Швейка из рукзлополучную курицу, бросил её на пол и заорал:

— Знаете, Швейк, чего заслуживает солдат, который вовремя войны грабит мирное население?

— Почётную смерть от пороха и свинца, —торжественно ответил Швейк.

— Но вы, Швейк, заслуживаете петли, ибо вы первыйначали грабить. Вы, вы!.. Я просто не знаю, как вас назвать, вы забыли оприсяге. У меня голова идёт кругом!

Швейк вопросительно посмотрел на поручика Лукаша и быстроотозвался:

— Осмелюсь доложить, я не забыл о присяге, которую мы,военные, должны выполнять. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, яторжественно присягал светлейшему князю и государю Францу-Иосифу Первому в том,что буду служить ему верой и правдой, а также генералов его величества и своихначальников буду слушаться, уважать и охранять, их распоряжения и приказаниявсегда точно выполнять; против всякого неприятеля, кто бы он ни был, где толькоэтого потребует его императорское и королевское величество: на воде, под водой,на земле, в воздухе, в каждый час дня и ночи, во время боя, нападения, борьбы идругих всевозможных случаев, везде и всюду…

Швейк поднял курицу с пола и продолжал, выпрямившись и глядяпрямо в глаза поручику Лукашу:

— …всегда и во всякое время сражаться храбро имужественно; свие войско, свои полки, знамёна и пушки никогда не оставлять, снеприятелем никогда ни в какие соглашения не вступать, всегда вести себя так,как того требуют военные законы и как надлежит вести себя доблестному солдату.Честно я буду жить, с честью и умру, и да поможет мне в этом бог. Аминь. А этукурицу, осмелюсь доложить, я не украл, я никого не ограбил и держал себя, помняо присяге, вполне прилично.

— Бросишь ты эту курицу или нет, скотина? —взвился поручик Лукаш, ударив Швейка протоколом по руке, в которой тот держалпокойницу. — Взгляни на этот протокол. Видишь, чёрным по белому: «Симпрепровождается пехотинец Швейк Йозеф, согласно его показаниям, ординарец той жемаршевой роты… по обвинению в ограблении…» И теперь ты, мародёр, гадина, будешьмне ещё говорить… Нет, я тебя когда-нибудь убью! Понимаешь? Ну, отвечай, идиот,разбойник, как тебя угораздило?

— Осмелюсь доложить, — вежливо ответилШвейк, — здесь просто какое-то недоразумение. Когда мне передали вашеприказание раздобыть или купить чего-нибудь повкуснее, я стал обдумывать, чтобы такое достать. За вокзалом не было ничего, кроме конской колбасы и сушёнойослятины. Я, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, всё как следуетвзвесил. На фронте надо иметь что-нибудь очень питательное, — тогда легчепереносятся военные невзгоды. Мне хотелось доставить вам горизонтальную радость.Задумал я, господин обер-лейтенант, сварить вам куриный суп.

— Куриный суп! — повторил за ним поручик, хватаясьза голову.

— Так точно, господин обер-лейтенант, куриный суп. Якупил луку и пятьдесят граммов вермишели. Вот всё здесь. В этом кармане лук, вэтом — вермишель. Соль и перец имеются у нас, в канцелярии. Оставалось купитьтолько курицу. Пошёл я, значит, за вокзал в Ишатарчу. Это, собственно, деревня,на город даже и не похожа, хоть на первой улице и висит дощечка с надписью:«Город Ишатарча». Прошёл я одну улицу с палисадниками, вторую, третью,четвёртую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую, десятую, одиннадцатую,пока не дошёл до конца тринадцатой улицы, где за последним домиком уженачинались луга. Здесь бродили куры. Я подошёл к ним и выбрал самую большую исамую тяжёлую. Извольте посмотреть на неё, господин обер-лейтенант, одно сало,и осматривать не надо, сразу, с первого взгляда видно, что ей как следуетподсыпали зерна. Беру я её у всех на виду, они мне что-то кричат по-венгерски,а я держу её за ноги и спрашиваю по-чешски и по-немецки, кому принадлежит этакурица, хочу, мол, её купить. Вдруг в эту самую минуту из крайнего домикавыбегают мужик с бабой. Мужик начал меня ругать сначала по-венгерски, а потомпо-немецки, — я-де у него средь белого дня украл курицу. Я сказал, чтобыон на меня не кричал, что меня послали купить курицу, — словом, разъяснил,как обстоит дело. А курица, которую я держал за ноги, вдруг стала махатькрыльями и хотела улететь, а так как я держал её некрепко, она вырвалась из руки собиралась сесть на нос своему хозяину. Ну, а он принялся орать, будто яхватил его курицей по морде. А женщина всё время что-то лопотала и звала: «Цып,цып, цып!»

Тут какие-то идиоты, ни в чём не разобравшись, привелипатруль гонведов, и я сам предложил им пойти на вокзал в комендантскоеуправление, чтобы там моя невинность всплыла, как масло на поверхность воды. Нос господином лейтенантом, который там дежурил, нельзя было договориться, дажекогда я попросил его узнать у вас, правда ли, что вы послали меня купитьчего-нибудь повкуснее. Он ещё обругал меня, приказал держать язык за зубами,так как, мол, и без разговоров по моим глазам видно, что меня ждёт крепкий суки хорошая верёвка. Он, по-видимому, был в очень плохом настроении, раз уж дошёлдо того, что сгоряча выпалил: такая, мол, толстая морда может быть только усолдата, занимающегося грабежом и воровством. На станцию, мол, поступает многожалоб. Вот третьего дня тоже где-то неподалёку пропал индюк. А когда я емунапомнил, что третьего дня мы ещё были в Рабе, он ответил, что такие отговоркина него не действуют. Послали меня к вам. Да, там ещё на меня раскричалсякакой-то ефрейтор, которого я сперва не заметил: не знаю, дескать, я, что ли,кто передо мною стоит? Я ответил, что стоит ефрейтор, и если бы его перевели вкоманду егерей, то он был бы начальником патруля, а в артиллерии —обер-канониром.