Ни один из них так и не проронил ни слова ни в ожидании такси, ни по дороге к дому Максима. Он давал Славе время остыть и заодно остывал сам, обмениваясь короткими сообщениями с Полиной, метавшейся от состояния «попробуй его понять и поддержать» до «я хочу свернуть ему шею лично». И она так искренне восторгалась его бестолковыми и почти безрезультатными утренними перемещениями из квартиры в квартиру, что он и сам начинал верить, будто принёс какую-то пользу, а не только устроил переполох на пустом месте.

— Рассказывай, — выдохнул Максим, поставив на столик рядом с Чанухиным пепельницу и бутылку какого-то вина, наугад вытащенного из маминых запасов, в ходе этих праздников опустевших уже наполовину. Чтобы избежать общества назойливо крутящихся поблизости братьев, пришлось выйти на веранду — благо, в очаге ещё оставались мизерные вкрапления не прогоревших углей, способных дать достаточно тепла.

— А у тебя случайно нет косячка в заначке? — уточнил Слава с кривой ухмылкой, скептически посмотрев на предоставленную ему гуманитарную помощь.

— Вот только вчера прикончил. Сейчас спрошу у Тёмы, может, у него завалялось где-нибудь на пару дорожек, — злобно огрызнулся Максим, даже будучи в хорошем настроении считавший подобные шутки ничуть не смешными.

— Да пошутил я, не ворчи как дед старый, — он склонился и обхватил голову руками, застыл так на некоторое время, словно только теперь снова вспоминая все события, которые привели его к этому моменту, начал в полной мере осознавать их реальность. — Мы говорили с тобой по телефону. Я уже собирался уходить, когда мама написала и попросила сначала дождаться её. А пришла вместе с отцом. Это у них такой охуенный новогодний сюрприз вышел: объявить мне, что отныне мы будем жить все вместе и строить из себя нормальную семью. Я. С отцом. Каждый день должен есть за одним столом, сидеть на одном диване и спать в соседних комнатах. Так себе идея.

Да, идея действительно была не из лучших. Чанухин не переваривал собственного отца ровно настолько, что ненавидел даже обращение «Влад», которым называли его родители, всегда и перед всеми представляясь исключительно «Славой».

Нельзя винить его за это, потому что причины к подобной конфронтации были достаточно вескими. Отец Славы был старше матери почти на десять лет и закрутил с ней роман, когда она училась на третьем курсе медицинского ВУЗа, а он — уже преподавал на одной из кафедр, делал себе громкое имя в научной среде и жил в законном браке с женой, по совместительству являющейся племянницей ректора.

И когда выбор встал между разводом, отказом от перспектив и карьеры с одной стороны и новорождённым Владиславом — с другой, его отец без всяких сожалений согласился стать прочерком в свидетельстве о рождении собственного сына.

Первые лет восемь своей жизни Слава про отца только изредка что-то слышал, и, по-видимому, не всегда хорошее. Не удивительно, что он не испытал ни счастья, ни радости, когда этот успешный дядя нарисовался на пороге их съёмной квартиры с лучезарной улыбкой на губах и фирменным «рыдайте от счастья, я снова с вами» выражением на лице, передавшимся по наследству.

С тех пор отец навещал его регулярно, пытался подкупить какими-то дорогими подарками, но Чанухин оставался непреклонен в своём презрении, демонстративно не принимая от него не только игрушки и деньги, но даже обычную шоколадку или самый простой стаканчик мороженого.

— Ну и никуда я не ушёл. Начали выяснять отношения, а выяснили, что мать давно меня обманывала. Они семь лет уже снова вместе, представляешь? Не было у неё на самом деле никакого повышения на работе, и зарплату ей в поликлинике никто не поднимал. И даже никакой ипотеки на нашу квартиру никогда не существовало. Всё это папаня с барского плеча нам подкинул. Включая телефон, от которого я тут же и избавился, — его пальцы дрожали и соскальзывали с колёсика зажигалки, тогда как в пепельнице уже валялись два свежих бычка. Состояние Славы напоминало тихую истерику, и если бы попалось под руку то, что можно было сломать, он бы непременно сделал это. Тем лучше, что сейчас он оказался на надёжном расстоянии от Анохиной.

— Почему ты никого не предупредил?

— А как? Ноутбук я разъебал следом. Не в том я тогда состоянии был, чтобы сначала сесть и разослать всем сообщения. Мы так орали, что соседи два раза участкового вызывали. Даже подрались слегка, — ухмыльнулся Чанухин, прищурившись с явным наслаждением. С одной стороны у него на скуле действительно виднелась уже наполовину зажившая ссадина с желтоватой каймой. — Когда понял и смирился с тем, что моё мнение ни одному из них не интересно, собрался и ушёл. Честно, я даже не заметил, что уже неделя прошла. Для меня всё было как один очень длинный и очень хуёвый день.

— А с чего они должны считаться с твоим мнением? Если ты не берёшь деньги у отца, то берёшь у матери, которая и так в ночные смены пашет постоянно…

— Да знаю я теперь, в какие ночные смены она пашет, — с презрением выплюнул он, схватившись за бутылку вина и начав судорожно снимать обёртку. — Деньги, деньги… не в этом дело. Врать-то мне нахуя было? Вот так внаглую, в глаза, каждый день? Или врали бы уж до конца, к чему эти признания? Семь лет, Макс! А развёлся-то он меньше года назад. Я что, в ладошки от счастья похлопать должен и пустить слюни от счастья, что папочка с мамочкой сошлись?

— Так что именно тебя бесит: что отец был женат или сам факт того, что твоя мать посмела с ним сойтись и не спросила у тебя разрешения? — с лёгкой издёвкой уточнил Максим. — Спать твои родители могут с кем хотят, смирись с этим.

— Смириться? Сам-то ты не очень счастлив был, когда мамаша снова решила замуж выскочить.

— Я хотя бы не бросался драться с её новым мужем и не убегал из дома родителям назло.

— Какой ты молодец! Хочешь, встану и поклонюсь тебе, о образец выдержки и здравомыслия?! — Слава попытался подскочить на ноги, но зацепился ногой за ножку плетёного дивана и тут же ничком рухнул обратно. И вместо того, чтобы продолжить выплёскивать собственную злость, он как-то подозрительно сник, стих, приложился к горлышку бутылки и снова заговорил пугающе-спокойным тоном: — У тебя какая фамилия? Иванов? Как у отца, правильно? А у меня — девичья фамилия бабушки. Не потому что мать так из принципа решила, а потому что папаня запретил. Испугался, что если дать его фамилию, то потом кто-нибудь может узнать и связать меня с ним. Словно этот мудила единственный Коваленко на всю ебучую многомиллионную Москву. И да, мне обидно. Мне настолько обидно от этого, что я предпочёл бы с ним на одной планете не жить, не говоря уже об одной квартире.

— Где ты был всю ночь? — помолчав несколько минут и тоже сделав несколько глотков вина, решил перевести тему Максим. Славу он понимал. И родителей его отчасти — тоже. И поступок Риты, опрометчивый и глупый, тоже мог оправдать. Вот только среди всех этих в равной степени правых и виновных людей теперь спутывался такой плотный клубок непонимания, обид и ненависти, что размотать его казалось сложнее с каждым совершаемым кем-либо из них движением.

— В подъезде у Риты. Бабушка её сказала, что она куда-то недавно ушла, и я подождал на улице, потом зашёл в дом, а потом так и вырубился сидя на лестнице. Я же не знал, что она уже подобрала себе отличную компанию на вечер, — ехидно заметил он, с такой силой стиснув в пальцах очередную сигарету, что та треснула пополам, засыпав его колени трухой.