В прошлых отношениях у него не было ничего подобного. Поначалу с Никой тоже было хорошо и очень, даже слишком весело — все их встречи или начинались, или заканчивались в общей компании, где маленькая доза «допинга» и девушка под боком помогали забыться и отвлечься от плохого настроения, проблем и гнетущего ощущения, что жизнь уже подошла к концу и ничего интересного, яркого, впечатляющего в ней больше не будет. В гимназии они с Никой почти не общались, даже на обеде зачастую оставались каждый в своём окружении, иначе бы просто устали друг от друга.

А когда он испугался и завязал со всем этим дерьмом, то с удивлением понял, что кроме вот этих весёлых посиделок их больше ничего и не связывало. Жаль, ей не особенно понравилось пришедшее к нему озарение, и пришлось ещё полгода трусливо поддерживать эту фикцию на нормальные отношения и терпеть её бесконечные мелкие истерики, лишь бы не нарваться на истерику большую.

Вообще-то по общепринятым нормам Максим повёл себя как настоящий, классический в своём роде мудак: сказал ей о разрыве на следующий же день после того, как она получила свой диплом и перестала учиться в одной с ним гимназии. Ника отплатила ему за это сполна, облив грязью как только смогла и сделав так, что в той компании он отныне стал персоной нон-гранта.

Не то чтобы он обиделся или расстроился, но желание снова встречаться с кем-то отшибло напрочь. И он пообещал себе, что не подпишется на это ещё очень долго, вот только выполнить обещание, к счастью, так и не удалось.

— Совсем у тебя, Максим, крыша поехала, — скептически заметил он, уставившись взглядом в царящую в спальне темноту.

Впервые за очень долгое время ему приснился сон. Яркий, красочный и до того реальный, что совсем не хотелось просыпаться. Там его руки крепко-крепко сжимали Полину, гладили по голове и по спине, обводили пальцами контуры острых лопаток и ласкали её шею, а сама она доверчиво льнула к прикосновениям и нежно тёрлась своей щекой о его.

Хотелось ехидно спросить у своего подсознания, почему же сон оказался не эротическим, но ответ возник как-то сам собой: потому что все фантазии последних нескольких недель померкли на фоне того, что уже случилось между ними в реальности.

Приглашая её к себе на праздники, он не то что не рассчитывал на какую-то физическую близость, а даже наоборот — категорически запретил себе к ней прикасаться. Во-первых, боялся любым слишком откровенным прикосновением снова напугать её, как в той кабинке туалета, где он забыл обо всём на свете и напрочь потерял над собой контроль, упиваясь тем, как много она позволила ему. Во-вторых, не хотел торопить события и торопить её, и так испытывая периодические муки совести из-за того, что считал себя не в праве лезть к такой хорошей девочке со своим-то грузом прошлого на плечах.

Кто же знал, что у Поли окажутся совсем другие планы. Кто бы подумал, что она сама коварно соблазнит его и затащит в постель.

Их первый раз был ужасен. Озвучивать это он бы никогда и ни за что не стал, конечно же, но факт оставался фактом. Мало того, что его почти трясло от страха не оправдать ожиданий (а чёрт знает, какие ожидания могут быть у современных девственниц), ещё слегка мутило от волнения и чувства огромной ответственности за всё происходившее. Самым тяжёлым оказалось не остановиться, даже не успев толком начать, и не попытаться скрыть от неё свою тревогу, а смириться с тем, какую боль принёс любимому человеку. Получается ведь, что осознанно и намеренно, пусть и по обоюдному согласию, пусть и другого пути всё равно не было.

Вся его хвалёная стрессоустойчивость оказалась пшиком, потому что Максим явно переживал намного больше, чем она. Что казалось ему очень странным: если бы он расстался с девственностью с таким антуражем из боли и крови, наверное, вообще бы никогда больше трахаться не захотел. А Полина очень даже захотела. И быстрее, чем он мог предположить.

Оказалось, не всякая хорошая девочка остаётся такой при выключенном свете.

— Блять. Блять, блять, блять! — от потока мыслей, сменяющихся местами излишне подробными воспоминаниями, сон как рукой сняло. И захотелось вернуться на сутки назад, чтобы мило сопящая во сне любимая вредина жалась под бок и щекотала шею своими волосами, щупала его живот, всерьёз считая, что делает это совсем незаметно, и нежно, невесомо касалась губами плеча. Вся такая сладкая-сладкая и тающая в руках, как кусочек шоколада.

Он протянул руку к тумбе и взял телефон, чтобы посмотреть на время и решить, что делать дальше. Судя по идеальной тишине, все остальные уже спали, и придётся самому развлекать-отвлекать себя до утра от желания сорваться к Поле.

Когда телефон в руке завибрировал, ему первым делом показалось, что всё же удалось незаметно снова задремать. Но взволнованный голос в динамике был очень даже реальным.

— Максим, мне нужна твоя помощь.

***

Поезд выехал из пункта А по направлению к пункту Б в пять часов вечера тридцатого декабря. Расстояние между пунктами один километр восемьсот метров. Средняя скорость поезда пять километров в час. Вопрос: где же шляется поезд, если шестого января он всё ещё не добрался до заданного конечного пункта?

— Я, если честно, вообще ничего не понимаю, — честно признался Максим, обескураженный её рассказом настолько, что не мог понять, за что стоит хвататься в первую очередь. Вставить Славе пиздюлей? Рассказать ему про Риту? Вставить пиздюлей ещё и Рите?

Эти двое успели натворить таких дел, что волосы вставали дыбом. И хотелось бы Максиму уверенно сказать, что Слава не мог тогда соврать или передумать где-нибудь на полпути, но… Слава мог. Это на уроках он позволял себе исправлять учителей, предлагать решения задач, основанные на том материале, который обычно изучают уже в университетах, кичиться своим высоким интеллектом и с лёгким презрением смотреть на одноклассников, на самом-то деле тоже умных и смышлёных ребят.

А за пределами логарифмов и квантовых частиц он становился просто капризным ребёнком, совершенно не понимающим, чего хочет от жизни. Эгоистичным, самовлюблённым и в то же время закомплексованным и неуверенным в себе. Словно единственной его целью было доказать всем окружающим свою неоспоримую уникальность, и любая неудача, любая критика, любая ошибка воспринимались им крайне болезненно.

Они с Ивановым страдали одной болезнью на двоих: синдромом ненужного ребёнка, когда не полученную от родителей любовь нужно любым способом получить от других. Только способы их отличались.

Чанухин выбирал эпатаж. Он мог пропадать где-то несколько дней, мог внезапно сорваться с уроков или прийти в гимназию пьяный, просто чтобы под вечер смеяться над тем, что никто ничего не заметил. А ещё с таким удовольствием поддерживал глупое соперничество между ним и Романовым, которое на этот раз, кажется, перешло все допустимые границы.

— Поль, не переживай, ладно? Я сейчас что-нибудь придумаю, — он попытался говорить твёрдо и уверенно, хотя сам взволнованно ходил по комнате из угла в угол, ерошил волосы на затылке и судорожно думал над поставленной перед собой задачей. — Давай так: ты пришли мне эти фотографии со Светой, а я пока начну искать Славу.