Внезапный звонок от неизвестного номера заставил его напрячься и совсем перестать дышать на несколько мгновений, прежде чем он опознал в приглушённом, бесцветном шёпоте голос Риты.

— Максим, твой друг у меня в квартире, — судя по отрешённому тону, Анохина оказалась совершенно не рада подобному обстоятельству.

— Мне его забрать? — осторожно уточнил Иванов, попытавшись наиболее нейтрально сформулировать свой вопрос. Вдруг они захотят сейчас поговорить? Он бы захотел, да и Слава, скорее всего, захочет — ему есть что сказать и определённо есть много того, что необходимо узнать.

— Да. Пожалуйста, — обречённо попросила Рита, тут же отключившись.

Однако у подъезда его никто не ждал, да и на лестничной площадке тоже. Слава обнаружился у неё на кухне: с наглым и достаточно счастливым видом он поглощал прямо из контейнера котлеты, после холодильника покрывшиеся белым налётом затвердевшего жира. Сама же Анохина была необычайно бледна, подавлена и упрямо отводила в сторону взгляд сильно покрасневших глаз.

— Так, Слава, вставай и поехали, — оценив напряжённую обстановку, смело скомандовал Максим, но получил от друга только укоризненный взгляд, безмолвно спрашивающий, с каких это пор он решил поскорее утащить его от Риты, к которой сам же и подталкивал весь последний месяц.

— Я останусь здесь, — как ни в чём не бывало бросил Слава и демонстративно отвернулся от стоящих в проходе, сосредоточив всё своё внимание на очередную котлету. Рита быстро и рвано выдохнула, будто последние несколько минут пыталась задержать дыхание, а Максим нахмурился, начиная медленно и неотвратимо звереть от выходок друга.

Когда он вышел от его родителей, был уверен, что бросится на Чанухина с объятиями, как сентиментальная девчонка, как только тот найдётся. Но теперь от взгляда на эту самодовольную физиономию человека, который перепугал всех и даже не собирается в этом раскаиваться, возникало непреодолимое желание хорошенько ему врезать.

Слава вёл себя, как дворовый кот: гулял сам по себе, делал что хотел и плевал на чувства окружающих. И это было вполне очаровательно, почти оправдывалось тяжёлым детством, дрянным характером и сложным возрастом, но приносило боль тем людям, кому он оставался дорог несмотря ни на что.

Анохина стояла в уголке, прижавшись спиной к стене, и стеклянным взглядом смотрела в одну точку. Её руки безвольно висели вдоль тела, обкусанные и побледневшие губы мелко дрожали, выдавая скорое приближение слёз, а на лице настолько явно отражалась безысходность, что у Максима больно кольнуло в груди. Желание дать смачную затрещину своему другу стремительно нарастало и становилось почти нестерпимым.

Слава же видел, в каком она состоянии. Ну не мог он не заметить, не мог ничего не понять. И это кричащее в каждом его небрежно-ленивом движении «рыдайте от счастья, что я снова с вами» доводило просто до бешенства.

— Я сказал: вставай. Мы уезжаем, — зло процедил Максим, на этот раз вынудив Чанухина оторваться от еды и поднять голову вверх, чтобы смерить друга убийственно-холодным взглядом, заставлявшим осечься и сконфузиться большинство тех, кому доводилось встретиться глазами с этими полупрозрачными айсбергами, способными потопить не один Титаник.

Иванова же его взгляд абсолютно не трогал. Недавно они уже поссорились из-за того, что он не собирался молча наблюдать за тем, как Слава пытается спустить свою жизнь в канализацию, с поразительным мазохизмом делая всё возможное, чтобы оттолкнуть от себя первую девушку, готовую по-настоящему принять его вместе с ордой воинствующих тараканов в голове. Теперь же он планировал не просто провести воспитательную беседу с окончательно спятившим в своём эгоизме другом, но и в самом прямом смысле выбить из него всю дурь, если понадобится.

Главное, чтобы не получилось так же, как год назад с Артёмом, который вместо возможности высказаться и почувствовать поддержку схлопотал только разбитый нос.

— А я сказал, что я останусь здесь, — тихо и очень медленно отчеканил Чанухин и скривил губы в злорадной усмешке, — но тебя здесь никто не задерживает, если ты не разучился понимать намёки.

Слава поднялся на ноги в тот же момент, как Максим сделал решительный шаг вперёд, намереваясь схватить того за грудки и выволочь из квартиры силком. Но прежде чем между ними успело критически сократиться и без того опасно наэлектризованное пространство, в него успела вихрем ворваться взволнованная Рита. Она упёрлась ладонями в грудь Славе, но посмотреть на него всё равно не решилась, лишь понуро опустила голову вниз и бросила через плечо:

— Максим, подожди, пожалуйста, в подъезде. Нам надо поговорить, — несмотря на очень тихий, усталый, обречённый голос Анохиной, он всё же взял себя в руки и спокойно вышел на лестничную площадку, аккуратно прикрыв за собой входную дверь.

От всего происходящего остался какой-то противный, склизкий осадок внутри. Вроде бы он был уверен, что делает всё правильно, и хотел как лучше, и пытался, как мог, защитить Риту, которой за последнюю неделю и так уже досталось, но всё равно возникало непреодолимое желание отплеваться после всех своих слов и как следует умыться, чтобы скорее смыть с себя это поганое утро.

Он успел только написать короткие сообщения Полине и тёте Миле о том, что Слава нашёлся и с ним всё в порядке, прежде чем тот как ужаленный выскочил из квартиры: растрёпанный, побледневший и словно парализованный от силы переполнявшей его ярости. За его спиной дверь закрылась с нарочито громким хлопком, отчего стёкла в подъезде жалобно дрогнули, а Максим вмиг оставил идею начинать серьёзный разговор по душам прямо сейчас.

Рита ему всё рассказала. Может быть, и не всё, но про своё свидание с Димой Романовым — точно.

Почему-то Иванов с горькой усмешкой подумал, что, окажись она беременна, Слава бы отреагировал более сдержанно. Но такой удар по собственной гордости почти убил его, и на улицу Слава выходил, еле переставляя ноги, разбитый и подозрительно притихший.

И это было очень, очень, невероятно плохо. Хуже агрессивного Чанухина мог быть только он же, ушедший в себя. В такие периоды Максим боялся отойти от него дальше, чем на расстояние вытянутой руки, как-то по-глупому опасаясь, что иначе не успеет схватить его за секунду до полёта в неизвестность.

Просто Слава редко останавливался, не доведя до совершенства то, за что брался. Будь то иностранный язык, продвинутый курс органической химии или страсть к саморазрушению.

Они остановились на границе оранжевого круга, прорисованного на снегу светом стоящего у подъезда фонаря. Слава молча достал пачку сигарет, Максим так же молча выдернул одну для себя и ощутил причудливо-тёплое поглаживание в груди от возникшей тут же мысли, что Поля бы его за это отругала.

В воздухе крутились волчком редкие сухие зёрнышки снега, словно вытряхнутые кем-то из старого цветастого ковра прямо им на головы. Сигареты удивительным образом не помогали успокоиться, и тяжело было понять, то ли это они оставляют такое горькое послевкусие, то ли тишина, вибрирующая и готовая взорваться от сдерживаемых в себе криков гнева и отчаяния.