телеграмму. Там таких, как я — видимо-невидимо! Потом в приемной комиссии документ получал. Тоже очередь выстоять пришлось. Только иногородним дали. А харьковчане завтра получать будут, — говорил я, раздеваясь.

— А чего тебе завтра ехать? Отдохни немного. Через пару дней поедешь, — сказала тетя Саша и принялась накрывать на стол.

Мигом на столе появились тарелки с дымящимся ароматным борщом, тушеные свиные ребрышки с жареной картошкой, салат из огурцов и помидор и чашки с компотом, резким и крепким, как вино. Тетя Саша выставила пару рюмочек и наполнила темно-бордовой наливкой.

— Сейчас мы с тобой дернем по рюмке вишневочки. Обещал — теперь уж не отвертишься, — сказала тетя Саша, поднимая рюмку, наполненную до краев. — Ну, племяшек мой дорогой, за твое поступление. Чтоб ты был всегда таким же напористым и трудолюбивым! Сказал — поступлю только на радиофакультет — и поступил, сорванец такой! Все говорили — не поступит. Я тоже так считала поначалу, а потом смотрю: пятерка за пятеркой посыпались. Ну, думаю, племянник мой не хуже отца своего погибшего! Поступит, обязательно поступит! Дай Бог тебе теперь учиться не хуже отца с матерью. А они ж на моих глазах учились — отличниками были. Лучшими в группе. В тридцать седьмом твой отец был первым на весь мединститут претендентом на Сталинскую стипендию! Только не дали, сволочи. Нашего отца как раз посадили… и сразу же расстреляли… безвинно, как потом и сами, гады, подтвердили…

Тетя Саша заплакала, но тут же овладела собой и бодрым голосом произнесла:

— За тебя, за твои успехи и твою удачу, деточка ты моя дорогая!

— Спасибо, тетя Саша. А я за вас пью — за ваше здоровье, за вашу доброту, за ваш теплый и родственный прием. За ваших дочерей — моих сестер любимых. Будем здоровы!

Мы чокнулись и осушили рюмки.

Мне ужасно хотелось узнать, поступила ли Светлана на свой археологический. Когда немного спала жара, я принарядился и, несмотря ни на какие протесты тети Саши, вышел на улицу. Как и прежде, ни один из ближайших телефонов-автоматов не работал. Ехать в центр не хотелось, и я, немного подумав, направился в цветочный магазин, расположенный напротив тети Сашиного двора. Купив три алые розы, огромные, с длинными стеблями, я направился к светланиному подъезду, будучи твердо уверен в том, что она тоже поступила. Еще бы — такая классная девчонка! И красавица, и умница, и эрудиция всем на зависть — как можно такую не принять? Остановившись у квартиры Веры Карповны, я замер, ожидая услышать из-за двери радостный голос новоиспеченной студентки. Но оттуда не доносилось ни звука. Слышно было, как где-то наверху играет пластинка «…Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза…» да короткими звонками трезвонит трамвай на улице. Я решительно надавил на кнопку звонка и стал терпеливо ждать. Прошло несколько минут, прежде чем за дверями послышался шорох, и низкий хрипловатый женский голос протяжно произнес:

— Кто там?

— Простите, Светлану можно? — спросил я, держа прямо перед собой благоухающие розы.

— А кто Вы такой? — спросил тот же голос.

— Скажите, что Гена — знакомый ее. Пришел поздравить ее с поступлением.

Послышался глухой звук с трудом отодвигаемого засова, потом в замке дважды щелкнул ключ, и дверь медленно со скрипом отворилась. Вера Карповна, которую я в прошлый раз видел веселой, шутливой и жизнерадостной, предстала мрачная, как туча, с красными от слез глазами. Я сразу понял, что Светлана себя в списках зачисленных не нашла, и мне захотелось куда-то убежать и все на пути своем ломать и крушить. Не зная, что сказать, я молча стоял перед старой хозяйкой, переминаясь с ноги на ногу. Наконец, старуха тихо произнесла:

— Хорошо, Гена, что Вы зашли. Войдите. Быть может, Вы ее успокоите. Она не прошла по конкурсу. Ноги хорошо вытирайте — тапочек на Вас у меня нету.

Я сбросил у входа туфли — мамин подарок к выпускному вечеру — и прошел вслед за Верой Карповной в светлую просторную комнату. Несчастная Светлана сидела у стола, опустив голову на руки, и ее спина судорожно сотрясалась от беззвучных рыданий. Хозяйка указала мне на стул рядом с бедной девочкой и тихо вышла из комнаты, старательно затворив за собой дверь. Я опустился на него, сам готовый заплакать от сочувствия и бессилия чем-либо ей помочь.

— Здравствуй… Светочка… — сказал я, едва ворочая сухим от волнения языком. — Вот… я тебе снова розы принес.

Она махнула рукой, не поднимая головы, и залилась новым потоком слез.

— Ну почему… почему я такая неудачливая? За что? Чем я провинилась перед Всевышним? — сказала она сквозь рыдания. — Я же не глупее других… я добросовестно занималась… а они…

— Светочка, прошу тебя, успокойся, — сказал я и попытался погладить ее платиновые волосы, совсем недавно такие чистые, опрятные, благоуханные и аккуратно расчесанные, а сейчас беспорядочно разметанные по плечам и спине.

Она резко оттолкнула мою руку и подняла, наконец, голову. Ее лицо было передернуто гримасой рыдания, глаза покраснели и запухли от слез, но все равно она была прекраснее всех на свете.

— Не трогай меня! Убери свои цветы! Мне не до них сейчас — понял?! — эмоционально выкрикнула она и снова залилась слезами.

Слезы обильно текли по ее пухленьким щечкам с ямочками и крупными каплями скатывались на полы ситцевого халата.

— Светочка, дорогая. Успокойся, прошу тебя. Пожалуйста… скажи, чем я могу тебе помочь? Что я должен сделать, чтобы тебе стало легче? Пойми, ведь жизнь на этом не кончается… — полушепотом сказал я.

— Замолчи, прошу тебя! — крикнула она в исступлении и стукнула кулачком по массивному столу. — Хорошо тебе философствовать! Сам, небось, поступил, а меня утешаешь! Мне больно, понимаешь? Больно!

— Прости… я замолчу, если тебе так легче будет. А розы — они же не виноваты… — сказал я и осекся на полуслове, не зная, как закончить начатую фразу.

Светлана встала и подошла к высокому старинному трюмо — как у моей тети Саши.

— Отвернись, пожалуйста… не смотри на меня… такую… — с трудом вымолвила она, глотая слезы.

— Отвернулся. Уже не вижу тебя. Все… молчу, как рыба, — сказал я, стараясь раздражать ее как можно меньше.

Я повернулся к ней спиной и сидел, не произнося ни звука. Светлана умолкла, и лишь изредка легкие всхлипывания выдавали ее присутствие в комнате.

Всхлипывания становились все реже и, наконец, прекратились совсем. Потом она тихо вышла и через пару минут вернулась, уже умытая, причесанная и собранная. Она села на прежнее место, взяла принесенные мною розы, брошенные в сердцах на стол, прижала к лицу