Было уже десять минут одиннадцатого, а списки все никак не вывешивали. Рой абитуриентов напряженно гудел у входа в электрокорпус, как растревоженный улей.

— Я думала, что здесь порядок, а тут такой же бедлам, как и везде, — возмущалась чопорная девица в очках. — Пообещали в десять, значит списки должны быть вывешены в десять!

— Вот они и вывесят в десять, — сказал парень в морской форме без погон. — Только в десять вечера.

Его приятель в такой же форме засмеялся:

— Ха-ха-ха, да куда вы спешите? Пусть хоть через неделю вывешивают, лишь бы себя в списке увидеть.

— А в прошлом году вывесили ровно в десять. И тридцать первого еще дополнительные повесили. Только меня не внесли ни в те, ни в другие, — сказал белобрысый парень с золотой коронкой на верхнем зубе.

— Забыли, наверное, — пошутил совсем юный мальчик в бежевой шведке.

— Да нет, они с фиксами не брали, — пробасил высокорослый увалень с кудрявой шевелюрой и засмеялся.

— Если я найду себя в списках, я, наверное, закричу от счастья, — щебетала веснушчатая девочка с рыженькими косичками своей собеседнице, чем-то напоминающей пиковую даму, как ее изображают на картах.

— А я, если поступлю, покупаю большущую бутылку вина и напиваюсь вусмерть, — вторя ей, сказал безвкусно одетый парень в рубашке с закатанными по локоть рукавами.

— И попадаешь в милицию, — добавила все та же рыженькая. — Потом тебя отчисляют, и ты едешь домой при бубновых интересах.

— А ты что будешь делать, если поступишь? — спросил меня черноглазый парнишка, с которым мы на пару сдавали вступительные экзамены.

— Да я найду, что делать, — ответил я, — только бы поступить.

— Несут! Несут! — послышалось из-за открывшейся тяжелой входной двери.

— Кого несут? — спросили позади меня.

— Не «кого», а «что». Списки, конечно! — крикнули рядом.

Из корпуса вышла молодая женщина с большим рулоном бумаг и какой-то парень с коробкой канцелярских кнопок. Толпа ринулась им навстречу, преграждая путь.

— Пропустите! Да пропустите же! — сурово выкрикнула женщина с рулоном. — Дайте повесить, наконец!

Толпа лениво отхлынула назад. Молодой человек с кнопками повернул ручку шпингалета на стенде у колонны, и застекленная рама, блеснув на солнце, со скрипом отворилась. Женщина подавала листы, а ее помощник прикреплял их к панели стенда канцелярскими кнопками, время от времени отгоняя толпу абитуриентов:

— Да погодите вы! Куда спешите? Сейчас все увидите. И тем скорее, чем меньше будете нам мешать!

В конце концов, списки были вывешены, и вывесившие их сотрудники незамедлительно удалились. А толпа устремилась к стенду, едва не снеся его с опор. Я решил подождать, пока эта туча рассеется, ибо подойти к спискам, не расталкивая локтями окружающих, было нереально.

Абитуриенты рвались к стенду, беспардонно толкаясь и отчаянно бранясь, а я стоял чуть поодаль и не спеша курил сигарету. Я чрезвычайно гордился тем, что теперь имею на это официальное право.

Мое внимание привлекли тихие всхлипывания. Я обернулся и увидел рыдающую девочку — ту самую с рыженькими косичками, которая несколько минут тому назад обещала закричать от счастья, если найдет себя в списках.

— Ну почему, почему… мне… так не везет? — говорила она в промежутках между приступами горьких рыданий. — Ведь я так готовилась, ты же знаешь! Зачем, скажи мне, золотая медаль тогда? Почему в этом году медали не учитывают? У меня двадцать три балла к тому же, а меня не приняли!

— Да погоди ты расстраиваться, Тома, — утешала ее Пиковая дама. — Тридцать первого будут дополнительные списки. Может быть, ты там себя найдешь. К председателю приемной комиссии сходим, ты же ничего не теряешь от этого.

Мне стало неописуемо жалко эту беззащитную девочку, и я хотел было попытаться как-то ее успокоить, но Пиковая дама взяла ее под руку, и они поднялись по ступенькам на крыльцо и исчезли в двери электрокорпуса.

Из толпы выскочил широкоплечий парняга и, улыбаясь во весь рот, поднял вверх сжатую в кулак руку с криком:

— Поступил! Поступил! Уррра-а-а!

Толпа кричала, шумела, гудела, бурлила и вибрировала, как штормовое море у прибрежных скал. Одни прыгали от радости, другие бранились, проклиная судьбу, третьи молча уходили прочь, потупив взгляд в землю. Наконец, толпа у стенда настолько поредела, что к нему можно было кое-как продиффундировать, что я тут же и сделал.

Списки, как и следовало ожидать, были составлены в алфавитном порядке. Дрожа от волнения, я отыскал лист с буквой «О» и стал читать. Оберемко… Ольшанкий… Омелькин… По мере того, как я приближался к месту, на котором должна быть моя фамилия, меня все сильнее и сильнее бил неописуемый мандраж. В ушах пульсировал шум, напоминающий морской прибой в штормовую погоду. Сердце стучало, как молот в тяжелой кузнице, руки заметно дрожали. Онищук… Осипенко… Охрименко… Очерет… Я не поверил своим глазам. Да! Да! Это действительно я! Очерет Геннадий Алексеевич 1941 года рождения! Это, конечно же, я!

Прочитав еще раз всю строку со своими данными, я вышел из толпы и, не переводя дыхания, побежал в ближайшее почтовое отделение и отправил маме телеграмму: «списки вывесили = меня зачислили = Гена».

Тетя Саша открыла дверь и, замерев на месте, молча уставилась на меня вопрошающим взглядом.

— Поздравьте меня, тетя Сашенька. Я студент! — сказал я не без гордости.

У тети Саши задрожали губы, и лицо ее исказила гримаса рыдания. Она раскинула руки и кинулась мне на грудь, тут же увлажнив ее слезами неподдельно искренней радости.

— Наконец-то! Наконец-то, деточка ты моя! Поздравляю, племяшек мой родненький! Услышал Господь мою молитву вдовью за сироту!

Она отстранилась и начала истово креститься, рыдая и причитая:

— Слава тебе, Господи Иисусе Христе, слава тебе! Пресвятая Богородица, слава тебе! Пресвятой Николай Угодничек — Божий помощничек, небесный утешителю, слава тебе! Слава пресвятым Иоанну Воину и Георгию Победоносцу ныне, присно и во веки веков! Спасибо вам, святители, услышавшие мою молитву вдовью за дитя моего братика меньшого, на поле брани убиенного в расцвете сил!

Я обнял старую любящую тетку, погладил по изрядно поредевшим седым волосам и нежно поцеловал в темя.

— Ну, все, тетя Сашенька, все. Успокойтесь, дорогая. Все. Вот — я уже и документ в приемной комиссии взял — справку, что я зачислен. Завтра домой поеду, — сказал я, взяв в обе руки ее лицо, мокрое от слез.

— Пойдем, детка. Обедать будем. И чего ты так долго? Где тебя все это время черти носили? Я так переволновалась! Думала уже, что тебя не приняли, и ты боишься домой идти, — говорила тетка, понемногу успокаиваясь.

— Я же на почту ходил, в очереди стоял. Отправил маме