Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Против таких доводов устоять было невозможно, и я сделал вид, что нехотя соглашаюсь:
— Ну, если попросите, это другое дело. Сейчас побреюсь.
Через пару часов мы с тетей Сашей шли к соседнему дому — я с маленькой табуреткой, а моя добрая старенькая тетя с раскладным стульчиком, купленным недавно по случаю на барахолке. Мы вошли в подъезд, и тетя Саша остановилась у двери лифта и надавила на кнопку. Рядом с кнопкой загорелась красная лампочка, и сверху послышался громкий щелчок, а после — шум опускающейся лифтной клети. До этого момента я никогда не видел лифта, поскольку высотных домов в моем городе в то время еще не было. А здесь дома высотой в шесть и более этажей еще до войны оснащались лифтами. Лифт со скрипом и скрежетом «приземлился», и тетя Саша распахнула передо мной створки его дверей.
В лифте стоял терпкий запах мочи и горелой изоляции. Тетя Саша старательно закрыла двери и надавила на кнопку с цифрой пять. Старый лифт дрогнул, громыхнул и с лязгом, скрипом и скрежетом поехал вверх. Он ехал так долго, что пешком, как мне показалось, можно было дойти быстрее. Наконец он лязгнул в последний раз и, словно за что-то зацепившись, с визгом остановился. Мы вышли на широкую лестничную площадку. Тетя Саша захлопнула тяжелую решетчатую дверь, и лифт, сотрясая лестничную клетку, тут же отправился вниз.
На стук тети Саши дверь открыла жизнерадостная пожилая дама с аккуратно подстриженными совершенно седыми волосами и приветливо пригласила нас в квартиру. Она поцеловала тетю Сашу и с неподдельно искренней улыбкой посмотрела на меня.
— Здравствуй, здравствуй, молодой человек! Рада, наконец, с тобой познакомиться. Ну как, уже есть списки? Поступил? — спросила она на удивление молодым и красивым голосом.
— Нет еще, обещали двадцать пятого вывесить, — ответил я, немного смущаясь под проницательным взглядом ее карих глаз. — Меня Гена зовут.
— Знаю, знаю, дорогой ты наш Гена. Твоя тетя давно всем тут уши прожужжала своим племянником Геной. Так что все мы давно уже тебя заочно знаем. Молились за каждый твой экзамен. И вот услышал Господь наши мольбы, — она перекрестилась, — ты сдал на все пятерочки и теперь наверняка тебя примут.
— Да это еще, Анна Михайловна, как сказать. Нельзя с такой уверенностью говорить заранее. Когда речь идет об экзаменах или поступлении в институт, я становлюсь ужасно суеверным, — сказал я с искренним смущением.
— А суеверие, Гена, это грех. Батюшка в церкви на исповеди всегда спрашивает, не был ли ты суеверным. Так что суеверия в сторону. Говорю тебе — ты непременно поступишь при твоих пятерках. А как же может быть еще иначе? Такого чудного мальчика не принять — это исключено. Твой отец что, зря воевал и голову сложил? Проходите в комнату, располагайтесь, где вам больше нравится, пока еще никого из соседей нет. Минут через десять здесь будет народу, как в сельском клубе.
«Чудный мальчик! Ненавижу, когда так обо мне говорят! Ужасная пошлятина!» — думал я, негодуя про себя. Но вида не подавал. Во всяком случае, мне так казалось.
Мы поставили свои «сидола» перед телевизором, экран которого был закрыт темно-синей плюшевой накидкой с вышитыми на ней ярко-красными розами. Тетя Саша села и посмотрела на меня вопросительным взглядом.
— Почему не садишься? — спросила она. — Вырасти побольше хочешь, что ли?
Я молча приложил к уху руку, изображая телефонную трубку, и покрутил пальцем, будто набирая номер. Тетя Саша понимающе кивнула.
— Аннушка, — обратилась она к приятельнице, — Гена позвонить хочет. Можно?
— Пожалуйста. Пусть звонит себе на здоровьишко. Телефон свободен и звонка я ниоткуда не ожидаю. Совершенно чужие люди каждый день звонить ходят, а я твоему племяшу откажу, что ли? Звони, Геночка, звони, сколько нужно, — сказала Анна Михайловна. — Телефон в прихожей стоит, но шнур у меня длинный. Я его в кухню перенесу, а то сейчас соседи на телевизор гурьбой пойдут, тебе мешать будут.
Она взяла стоявший у входа черный увесистый телефонный аппарат, отнесла в кухню, поставила на кухонный стол-тумбу и пододвинула колченогий стул.
— Звони, Геночка. Хоть до ночи говори, а мы тут с твоей тетей посудачим, пока посетители не пришли, — добродушно сказала она и вышла из кухни, деликатно притворив за собой дверь.
Я сел у телефона и набрал светланин номер, который с первого раза запомнил на всю жизнь. После пары гудков ответил грубый прокуренный женский голос, который я принял было за мужской:
— Слушаю вас.
— Добрый вечер! — поздоровался я.
— Добрый, добрый! — пробасила трубка. — Вам кого?
— Извините, Светлану можно? — спросил я, стараясь быть предельно вежливым.
— Кто спрашивает? — поинтересовалась женщина.
— Гена. Парень, который в политехнический на радиофак поступает, — ответил я самым любезным тоном, на который только был способен.
Трубка долго молчала, потом послышался нежный Светланин голос:
— Я слушаю.
— Света, это я, Гена. Мы в хлебном вместе в очереди стояли. Потом я у вас с Валей про почтовый ящик спрашивал — помнишь? — спросил я, волнуясь больше, чем на экзамене по математике.
— Помню, конечно, — ответила Светлана, и по ее голосу я понял, что она улыбается.
В моем сердце снова болезненно шевельнулась та самая игла, тонкая и острая, как осиное жало. От волнения у меня пересохло во рту, и я с трудом вымолвил:
— Света, как ты насчет того, чтобы встретиться? Ужасно хочется с тобой пообщаться.
В трубке послышался непринужденный смех, нежный и благозвучный, как серебряный колокольчик.
— Списков еще нет, — кокетливо сказала она, — а ты говорил, что хочешь узнать только насчет моего с Валей поступления.
— Валя меня не интересует. Я хочу встретиться с тобой, больше ни с кем. Ну так как, встретимся? — продолжал я свою робкую и неуклюжую атаку.
— Только не сегодня, — ответила она. — Сегодня я занята.
Меня как электрическим током ударило. Ага, сегодня у нее с кем-то другим свидание… Ясно. Но не отступать же мне. Такую девчонку завоевать непросто — это ясно как день. Если у нее кто-то есть, попытаюсь отбить. Что я, урод какой-нибудь, что ли? Я набрал в легкие воздуха и спросил:
— Чем, если это не тайна?
— Почему же тайна? Сегодня я помогаю
