Из футляра Саша достал медную фигурку обнаженной женщины.

– Какая прелесть! – Оля восхищенно рассматривала тонкуюстаринную работу. – А что это? – спросила она, когда Саша протянул ей крошечныйключик.

– Пирожок-то с начинкой, – пояснил Саша. – Ты ей животикоткрой.

Строки на животе статуэтки распахнулись, и Оля восхищенновскрикнула:

– Господи! Прямо чудо!

Она разглядывала малыша, свернувшегося клубочком в животе умедной женщины, и сразу вспомнила Вьюгину. Ее счастливые и гордые глаза, когдаона демонстрировала ей свое произведение – полуторамесячную дочку.

– Саш, – сказала она. – А давай ребеночка родим.

– Непременно, – веселился Белов.

– Саш, я серьезно, – сказала она еще тише.

– Серьезно? – Саша тяжело замолчал.

Она, ничего не говоря, сидела и просто смотрела на мужа.Просто смотрела.

– А если серьезно, – медленно начал Саша и взял ее руку всвою. Беременная красавица стояла между ними. – То пока подождем.

Олины глаза наполнились слезами. Она уже не в первый разначинала этот разговор, но Белов всякий раз сворачивал на шутливый тон. Сегодняон впервые говорил на эту больную для нее тему серьезно.

– Оль, не время. Подожди, все у нас будет, – увещевал Саша, асердце его сжималось от тоски. Ведь она просила так редко. А ребенок… Он саммечтал о ребенке. Но теперь, когда его обложили, как волка, красными флажками,теперь, когда начиналась серьезная война, ребенок – это была роскошь.Непозволительная роскошь. – Все у нас будет маленькая, потерпи! – тоскливоповторил он.

Оля поднялась из-за стола:

– Поехали!

– Ты чего? А утка? А чай с пирожными в кунжуте?

– Сыта. По горло, – резко ответила она.

Сашин взгляд из нежного стал жестким. Ох, как не любила Оля такойвот его взгляд! Она сразу пошла на попятную, села за стол, поправила салфетку:

– Ладно, Белов. Проехали. Утку берем с собой. А где же нашчай?

– Сейчас принесут. Да вон – уже несут, – и, пока Оляотвернулась, он быстро спрятал фигурку в пакет. Сам дурак. Вместе сПчелой-оригиналом.

Про то, как на Пчелин подарок – эротический наборотреагировала Людочка, он решил сегодня Оле не рассказывать.

Остров Схирмоникуг – в переводе это означает очи черногомонаха или что-то в этом роде, – можно было бы назвать раем на земле. Если бытолько здесь не было так холодно. Ветра начинались с середины октября изверствовали до середины апреля. Летом здесь было чудно. Посему сюда иустремлялись по уикендам толпы голландцев с материка, чтобы пообщаться с такназываемой дикой природой. Прелесть ее определялась несколькими основнымипараметрами. Невероятными по красоте приливами и отливами. Тем, что на тритысячи жителей было всего десять автомобилей, которые курсировали между портоми двумя деревушками на противоположных оконечностях острова. Тем, что главным иисключительным транспортным средством здесь был велосипед. А также наличиемогромного количества бесхозным ручных фазанов. Они были гораздо менеепугливыми, чем обычные домашние курицы.

Именно здесь Вадик Ухов и решил затаиться, надеясь переждатьсамое страшное. Он пока не знал, чего ему конкретно бояться и поэтому боялсявсего. И всех. Гюнтера с его бандитами. Макса, с его, мягко сказать,неприятными вопросами, на которые у Вадика ответа не было. Просто потому, чтоэтих ответов не было, вовсе. Кто кого в этом деле подставил, Вадик и самомусебе не мог объяснить. Как не мог понять того, почему его не пристрелили вместес теми двумя уральцами. И в этом ему чудилась какая-то дьявольская ловушка.

Хорошо, он хоть по извечной советской привычке заранее успелобналичить деньги, полученные за стиральный порошок.

Бросив все, в том числе и любимый красный «Форд», он, меняяпоезда и направления, добрался до самого севера Голландии. И спокойно вздохнул,лишь сев на паром, который и довез его на этот остров. Конечно, Вадик слегказамаскировался. Глупо, но так ему было немного спокойнее. Усы он сбрил подноль, а волосы перекрасил. Хотел из брюнета стать блондином, а вышел рыжим. Нуи ничего, так он больше походил на среднестатистического голландца.

На острове Вадик снял маленький домик, из второго этажакоторого прекрасно просматривался пирс, куда по утрам и вечерам причаливалпаром.

Но что делать дальше, он не знал. И просто сидел у окна иосматривал окрестности в подзорную трубу. Это было чуть ли не единственное изтого, что он прихватил из дома. Когда-то, в лучшие времена, он купил эту трубув магазине на Рембрандт-плейн.

Он выбирался лишь за продуктами и газетами. А к немузаходили только почтальон и молочник. Почтальон кидал в ящик всякую рекламнуючепуху. Зато молочник каждое утро, ровно в восемь ноль ноль звонил в его дверь,и в обмен на пару гульденов оставлял творог и молоко. По сути, это былединственный человек, с которым Вадик хоть как-то общался. Если еще не считатькассиршу в супермаркете.

В общем, Вадика Ухова больше не существовало. А был лишьфинский студент Арве Куресмяки. Именно так, под именем своегооднокашника-эстонца, он и подписал договор с хозяином дома.

Пока все было спокойно. Но Арве-Вадик все равно понимал, чтодолго так не продержится. Надо было немного отдышаться перед тем как свалитькуда-нибудь в Америку. А лучше – в Австралию.

В Душанбе Космоса встретили как какого-нибудь заезжего ханаиз дружественного государства. Чуть ли не ковровую дорожку к самолетуподкатили. До дома Фары они ехали кавалькадой из доброго десятка машин.

Лето здесь было еще в полном разгаре. Конец октябрянапоминал разгар нашего августа. Воздух был пропитан такими необыкновеннымиароматами, что с непривычки от них могла просто закружиться голова.

Дом Фархада располагался прямо посреди абрикосовой рощи, наберегу журчащего ручья. Все здесь было непривычно. Парадные комнаты с дорогойевропейской мебелью соседствовали с типично восточными помещениями со стариннойутварью и низкими диванами, покрытыми старинной ручной работы коврами.