Привалившись к стене за закрытой дверью, она опустилась накорточки и, раскачиваясь взад-вперед, зашлась в истерическом смехе, которыйсменился пронзительным воем и утонул в завываниях ветра. Ей было слышно, каквнизу мертвый — оживший — Норт стучит кулаками по столу, словно кто-то вслепуюколотит по крышке гроба. Она подумала: а что, интересно, он видел, пока лежалмертвый? Запомнил он что-нибудь или нет? Расскажет он или нет? Может быть, там,внизу, обнаружатся тайны загробного мира? И что самое страшное — ей былодействительно интересно.

А внизу Норт с отрешенным, рассеянным видом вышел из бара наулицу, в бурю, чтобы нарвать себе травки. И, может быть, человек в черном —единственный оставшийся посетитель — проводил его взглядом. И, может быть, онулыбался по-прежнему.

Когда, уже ближе к ночи, она все же заставила себяспуститься вниз с зажженной лампой в одной руке и увесистым поленом — в другой,человек в черном уже ушел. Не было и повозки. Зато Норт как ни в чем не бывалосидел за столиком у дверей, словно он никуда и не отлучался. От него пахлотравкой, хотя и не так сильно, как можно было ожидать.

Он взглянул на нее и несмело улыбнулся.

— Привет, Элли.

— Привет, Норт.

Она опустила полено и принялась зажигать лампы, стараясь неповорачиваться к нему спиной.

— Меня коснулась десница Божия, — сказал он чуть погодя. — Ябольше уже никогда не умру. Он так сказал. Он обещал.

— Хорошо тебе, Норт.

Лучина выпала из ее дрожащей руки, и она наклонилась ееподнять.

— Я, знаешь, хочу прекратить жевать эту траву, — сказал он.— Как-то оно мне не в радость уже. Да и негоже, чтобы человек, кого коснуласьдесница Божия, жевал такую отраву.

— Ну так возьми и прекрати. Что тебе мешает?

Она вдруг озлобилась, и эта злоба помогла ей снова увидеть внем человека, а не какое-то адское существо, чудом вызванное в мир живых. Передней был обычный мужик, пришибленный и забалдевший от травки, с видомпристыженным и виноватым. Она уже не боялась его.

— Меня ломает, — сказал он. — И мне ее хочется, травки. Яуже не могу остановиться. Элли, ты всегда была доброй ко мне… — Он вдругзаплакал. — Я даже уже не могу перестать ссать в штаны. Кто я? Что я?

Она подошла к его столику и замерла в нерешительности, незная, что говорить.

— Он мог сделать так, чтобы я ее не хотел, — выдавил онсквозь слезы. — Он мог это сделать, если уж смог меня оживить. Я не жалуюсь,нет… Не хочу жаловаться… — Затравленно оглядевшись по сторонам, он прошептал: —Он грозился меня убить, если я стану жаловаться.

— Может быть, он пошутил. Кажется, чувство юмора у негоесть. Пусть и своеобразное.

Норт достал из-за пазухи свой кисет и извлек пригоршнюбес-травы. Она безотчетно ударила его по руке и, испугавшись, тут же отдернуларуку.

— Я ничего не могу поделать, Элли. Я не могу… — Неуклюжимдвижением он опять запустил руку в кисет. Она могла бы его остановить, но нестала. Она отошла от него и вновь принялась зажигать лампы, уставшая до смерти,хотя вечер едва начался. Но в тот вечер никто не пришел — только старикКеннерли, который все пропустил. Он как будто и не удивился, увидев Норта.Наверное, ему уже рассказали, что было. Он заказал пива, спросил, где Шеб, иоблапал ее.

А чуть позже Норт подошел к ней и передал ей записку —сложенную бумажку в трясущейся руке. В руке, которая не должна была быть живой.

— Он просил передать тебе это. А я чуть не забыл. А если бызабыл, он бы вернулся и убил бы меня, это точно.

Бумага стоила дорого, и этот листок представлял собойнемалую ценность, но ей не хотелось брать его в руки. Ей было противно егодержать. Он был какой-то тяжелый — и страшный. На нем было написано:

Элис

— Откуда он знает, как меня звать? — спросила она у Норта,но тот лишь покачал головой.

Она развернула листок и прочла:

Тебе интересно узнать про смерть. Я оставил ему слово. Этослово ДЕВЯТНАДЦАТЬ. Скажешь ему это слово, и его разум раскроется. Он расскажеттебе, что лежит там, за гранью. Расскажет тебе, что он видел.

Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.

Ты узнаешь, что хочешь знать.

Знание сведет тебя с ума.

Но когда-нибудь ты обязательно спросишь

Рано или поздно спросишь. Просто не сможешь держаться.

Удачи!:)

Уолтер о'Мрак

PS. Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.

Ты постараешься это забыть, но когда-нибудь оно вырвется,это слово. Вырвется, как блевотина.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ.

Да. Боже правый. Она знала, что так и будет. Оно уже дрожитна губах — это слово. Девятнадцать, скажет она. Норт, послушай: девятнадцать. Ией откроются тайны Смерти — мира за гранью жизни.

Рано или поздно ты спросишь.

Назавтра все было почти как всегда, разве что ребятишки небегали по пятам за Нортом. А еще через день возобновились и улюлюканье, ииздевки. Все вернулось на круги своя. Детишки собрали кукурузу, вырваннуюбурей, и через неделю после воскрешения Норта сожгли ее посреди главной улицы.Костер вспыхнул ярко и весело, и почти все завсегдатаи пивнушки вышли,пошатываясь, поглазеть. Они были похожи на первобытных людей, дивящихся наогонь. Их лица как будто плыли между пляшущими языками пламени и сиянием неба,как будто присыпанного ледяным крошевом. Наблюдая за ними, Элли вдруг ощутилапронзительную безысходность. Мрачные времена наступили в мире. Все распадалосьна части. И больше нет никакого стержня, который удержал бы мир от распада.Где-то что-то пошатнулось, и когда оно упадет, все закончится. Она в жизни невидела океана. И уже никогда не увидит.

— Если бы я не боялась, — пробормотала она. — Если бы я небоялась, если бы я…

На звук ее голоса Норт поднял голову и улыбнулся. Пустойулыбкой — из самого ада. Но она очень боялась. Решимости у нее не было. Толькобарная стойка и шрам. И еще — слово. За плотно сомкнутыми губами. А что, еслипозвать его прямо сейчас, притянуть ближе к себе — несмотря на кошмарную вонь —и шепнуть ему на ухо… слово. Его глаза станут другими. Превратятся в глаза того— человека в черной сутане. И Норт расскажет ей о Стране Смерти, что лежит запределами жизни земной и могильных червей.

Я никогда не скажу ему слово.

Но человек, который воскресил Норта и оставил для неезаписку — оставил, словно заряженный револьвер, который она когда-нибудьподнесет к виску, — знал, как все будет.