использовать это как угрозу, дерзко говоря: «Ну? Бей меня, хлещи, даже обманывай! А я буду молиться, чтобы пришла Лунная Ведьма». Так что я перестаю быть женщиной, перестаю быть орудием мести и становлюсь чем-то вроде мифа. Дни приходят и уходят, живут и умирают короли, но женщины так и считают это своим, женским делом. Не секретом, но просто чем-то не для мужского разумения. Для всех, кроме двух, чьи отец и муж выбивают это силой.

Муж отправляется в Затонувший Город, но гориллы расправляются с ним еще прежде, чем я успеваю его увидеть. Отец приходит в лес, переодетый женщиной, и даже нашептывает свою просьбу попугаям. Он упорно требует встречи со мной, чего никогда себе не позволяла ни одна женщина. Его я оставляю в живых, но при виде могучих горилл, одна из которых поигрывает гниющей головой того мужа, он дает дёру, безудержно испражняясь и пуская струю.

Вот что говорят женщины: Лунная Ведьма бродит по Затонувшему Городу уже более ста лет, так что, возможно, когда-то и она была настоящей женщиной, но сейчас она нечто другое. Соголон бы над такими разговорами посмеялась, ибо ничто в этом мире не стоит того, чтобы жить в нем так долго, но под именем Соголон я не хожу. Все в этом лесу обходятся без имен. Женщина без имени – то, чем я была до того, как всё это сложилось, и то, к чему я возвращаюсь, хотя голос, звучащий как мой, говорит: «Послушай-ка, Лунная Ведьма, какой о тебе разговор ведут люди. Вслушайся, что они о тебе говорят. Что она, мол, носится по верхушкам деревьев, спит на дне озера, а усыпляя всё речное племя, насасывает кровь из их коров. Говорят и другие вещи: что она, мол, сырыми ест юмбо, а там, где положено быть грудям, у нее со временем стало две дыры. Своих детей она всех умертвила и использует грязь и чары, чтобы из земли выманить член, который ее ублажает, потому как ее болотная ку любого мужчину сразу убьет. А тот ветерок в кустах, который слышат люди, – это ее остережение подумать как следует, прежде чем подходить чересчур близко».

Но приходить они всё так же приходят. А через какое-то время приходит весть со всего Юга – от Нигики, от Лиша и даже с Севера. «Мы все в таком положении, когда нам нужна ты. Есть у нас нужда чрезвычайная и во многом небывалая. Мужчина, который убил свою жену до смерти, а теперь насилует дочерей своих. Еще мужчина, что продал свою сестру работорговцу, который покрасил ее в красный цвет и продал торговцу слоновой костью и солью. Потом женщина, брат которой ослепил ее, а затем бросил в проулке. А еще десять и семь богатых мужчин, жены коих проснулись рядом с ними на ложе, а они мертвы и рты их заткнуты своими же удами. Мужчина, который выбросил жену свою из окна, а потом сам неведомо как оказался сброшен с крыши. Еще мужчина повесил дочь за ее грубость, а потом нашелся на рыночной площади повешенным за муде. А другой, который убил семью своей сестры, дабы завладеть их землею, найден был кверху ногами с головой, зарытой в грязь и нечистоты. И еще многие с размозженными головами и разодранными животами, а трое, по словам видевших, просто лопнули и обратились в сплошной красный туман. И всегда она приходит по темноте и уходит без следа, точно так же, как ночь покидает день. Слышали мы, что тебе надобно оставлять серебром и никогда золотом и что потребен тебе перед этим полный мех вина. Еще слышали, что ты – это не только ты сама, но целое воинство, иначе как ты можешь быть в Веме-Виту и Гремучих Ключах в одну и ту же ночь?» Ты – то есть я.

Итак, хвост скорпиона и кровь женщины в ее третью луну, которые можно взять только на определенном рынке, кроме того, яд кустарниковой гадюки, сок пальмиры и семена онайе, а к ним стебель и корень зимней сладости. Сбросить одежду, надеть набедренную повязку из шкуры животного, убитого двумя ножами, растереть в однородную массу, смешать с водой и варить от восхода до заката, пока из горшка не выпарится всё, кроме черного и липкого.

В этот взвар я затем обмакиваю стрелы и три небольших кинжала, а остальное закупориваю в мелкий бутылёк. Кто-то оставил на поляне серебро, а с ним записку о человеке в Го, до которого пешего пути одна луна и несколько дней. Этот мужчина забирал по кусочку от каждой женщины, к которой прикасался – сначала шлюхи, затем дочери торговца, а потом монахини и еще одной монахини, немногим позже. «Знамо, каков бы ни был посыл монахинь, их не требовалось лишать ни пальца, ни уха», – говорится в записке. А в словах о том, что «надобно не убить его, но восстановить благодать» видится явный намек: заказ убийства исходит от монахинь. А еще, что этот человек разжился чем-то куда большим, чем палец или ухо. Кроме того, божьим сестрам не хочется крови, поэтому я беру с собой яд. Стрелы мне на случай, если он решит не умирать благообразно, или если я скажу: «Да катитесь вы к бесам! Лунную Ведьму вы призвали, ибо вам нужно пустить кровь». Тропой я огибаю горы Уагоно и через луну оказываюсь на входе в Го.

Солнце уходит прежде, чем я добираюсь до ворот, и от города исходит гул. Это впервые, когда я слышу утробный стон земли перед тем, как город вот-вот от нее оторвется. Те, у кого дела внутри, уже за стенами, а у кого снаружи, давно вышли. Город, тяжело вздрогнув, вздымается на высоту высокорослого человека. Снизу под ним уже видны грязь и камни, которые поднимаются, а некоторые опадают; снизу это выглядит как дерево, которое кто-то просто выкопал, чтобы пересадить в другое место. Теперь снизу уже не допрыгнуть, а Го плавно поднимается всё выше. Я бегу, пытаясь найти что-нибудь свисающее, и надеюсь, что мне подсобит ветер – не ветер, – но, конечно же, ничего не происходит. Мою досадливую брань слышит сверху какой-то бородач.

– Lingqe kembe ezimbini zegolide, – говорит он. – Unyuka ileli[37].

– Я вашего языка не разумею.

– Вот те раз. Какой же тебе язык подавай – северный? Так здесь на нем не разговаривают.

– Но мы же сейчас говорим.

– Два золотых – и будет тебе лестница.

– У меня только серебро.

– Тогда пять, – подмигивает