– Сдается мне, ты у них куда дольше, чем две луны.

– Мы уже говорим на одном языке.

– Я помогу тебе вырваться на волю.

– А кто сказал, что я с ними против воли? – отвечает она, и я едва успеваю увернуться от ее вжикнувшего клинка. Ярость при ней есть, сила тоже, иначе ни один из Гепардовой Стаи не стал бы ее у себя оставлять. А вот навыки слабоваты: кто из мужчин стал бы ее обучать преимуществам над собой? Видно, она с ними уже долго, даже слишком, и действительно испорчена – но не так, как думала ее сестра.

– Твоя родня хочет, чтобы ты вернулась назад, – говорю я.

– В зад уже поздно, – дерзко хохочет она и набрасывается.

Ночь сгущается, а в какой-нибудь питейной меня ждет пиво, вино или чего покрепче. Или, по крайней мере, драка, которую выиграть хоть сколько-нибудь занятней. Эта мысль меня отвлекает, а зря: девица успевает резануть мне руку и настолько горда собой, что стоит и хохочет, беспечно раскрывшись. Тоже зря. Один удар ей дубиной в живот, чтоб согнулась, а при падении еще один по затылку, чтоб забылась.

После этого старуха приводит женщин одну за одной, большинство из которых она толком и не знает. Я их предупреждаю, что я безжалостна, и если меня послать куда-то, где речь не идет о спасении женщины или ребенка, живой оттуда возвращаюсь только я одна.

Некоторых женщин это останавливает, других, наоборот, подстегивает.

– Я могу узнать твое имя? – спрашивает она меня в одну из ночей.

– Нет.

– А мое ты узнать не желаешь?

– Тоже нет.

– Женщинам свойственно вставлять имя там, где его недостает. Тебя они называют Ведьмой Серебряного Полнолуния.

– Не берусь это оспаривать.

Старуха смеется.

– Шибко уж вычурно. «Ведьма Полной Серебряной Луны» – у кого ж найдется время всё это выговорить? На сосоли ты бы значилась просто как «Лунная Ведьма».

Однажды старуха перестает появляться. «Наверное, померла», – полагаю я, но не спрашиваю. Это не останавливает женщин, которые либо приходят с кем-то еще, кто говорит на наречиях Севера, либо оставляют записки – на пергаменте, если у просительниц есть деньги, либо на листке, если их нет; иногда даже не слова, а символы, карты или руны. Одна оставила рисунок человечка с головой, вырастающей в облако, что повергло меня в смех. Вот уж и вправду знаменитость.

Но нет никакой другой женщины по имени Соголон. Никому в этих местах такое имя не нужно, поэтому оно не в ходу. Лунная Ведьма обманывает смерть более раза, более двух, более десяти раз, поэтому она не может умереть. Смерть ее не берет, потому что Лунная Ведьма – это сама смерть, и она бродит по Южным землям вплоть до смерти Кваша Моки, пробывшего Королем двадцать пять лет. Продолжает скитаться и после того, как его сын принимает имя Лионго и занимает престол семьдесят один год, пока тоже не умирает. Так что да, ведьма, хотя ни разу и не прибегнула к злым чарам, и да, призрак, хотя и не преследует живых. «Зачем вообще женщине жить так долго? По какой такой причине?» – недоумевают многие. Женщины, что вдруг взывают о помощи со своими неразрешимыми затруднениями, или же мужчины, дрожащие как лист, когда узнают, что затруднение в них.

Вот то, что говорят женщины: что она, мол, помогает только женщинам – несмотря на мужчин, которые просят, молят, приказывают или подкупают. Каждая из них добирается до кого-то, которая говорит другой, а та божится третьей, что знает ее, или что, по крайней мере, в Затонувшем Городе можно оставить послание, которое получит она. А те, кто не может оставить записку, шепчут свое пожелание и оставляют задаток серебром. Золото или каури она не берет. «Надо быть конченым глупцом, – говорят другие, – чтобы нашептывать свои прошения в пустоту, будто вы сознаетесь в каком-то злодеянии». А вот серые попугаи, те, наоборот, слышат и воспринимают слова, обращенные к ней, в точности такими, как вы их произносите. Ибо если вы приходите к Лунной Ведьме, то это потому, что идти вам больше некуда и некому помочь. Это потому, что любой другой исход лучше того, в котором вы сейчас маетесь, и настолько велика нужда в избавлении, что даже перемена в ничто – это уже что-то. Так что да, женщины приходят к ней с горою невзгод, и в девяти случаях из десяти эта невзгода – мужчина.

А вот как ведут себя мужчины. Пью ли я вахабу в таверне Маси или наблюдаю их в отключке, потягивая вино в опиумном притоне Омороро, они судачат об одном и том же. Первая луна – ни о чем. Спустя шесть лун один или двое рассказывают о череде убийств в Маси и Марабанге и о том, что сыщики никак не могут изловить убийцу, хранящего от них тайну. Год спустя двое пьяниц задаются вопросом, а чего это боги мстят некоторым мужчинам, но не женщинам? Мужчины теряют сон и теперь боятся ходить в одиночку по определенным улицам, а женщинам, гляди-ка, всё нипочем. Теперь они уже запросто разгуливают ночами в одиночку или с себе подобными. Через пару лет мужчины узнают, что их женщины таят некие секреты – будто это какая-то новость. Лет через пять или шесть семеро мужчин из Веме-Вуту сколачивают шайку с целью выяснить, что это за «убийца в новолуние», которого ни один сыщик не считает реально существующим. «Он среди нас», – говорят они. Он.

По прошествии восьми лет это превращается в песню-побасенку о том, что, дескать, по улицам, проселкам и склонам холмов повадился ходить некий не то дух, не то зверь, или же это непомерно раздобревший токолоше или Элоко, набравшийся хитрости. Я не отказываю себе в шалости забирать некоторые частицы их тел просто затем, чтобы мужланы поразмыслили, что ж это за существо, взимающее части как дань или трофей. Выясняется, что любому мужчине требуется десять и один год, чтобы заметить: женщины что-то знают. Когда наконец один из мужчин об этом говорит, я спрашиваю, значит ли это, что ему понадобился десяток лет, чтобы наконец прислушаться к своей женщине.

– Не-не, она мне сроду ничего не говорила! – возмущается он.

Кое до кого из них начинает доходить, что женщины что-то знают, но слишком мало. Даже не так – их это слишком мало заботит, хотя главной заботой женщины должна быть опека своего мужчины. Некоторые жены даже начинают