бултыхается в воздухе – понятно, что у всех на глазах, и понятно, что причину все видят во мне. Я даю ветру отнести его к краю стойки, о край которой он роняет его головой. Рядом с какими-то фруктами, невдалеке от меня, у хозяина лежит нож. Я проворно его хватаю и кидаю в человека, который, наверное, полагал, что я не замечаю его подкрадывания. Нож летит ему прямо в глаз, но в вершке от него вдруг стопорится и зависает в воздухе. Человек обращается в скалу, в плане неподвижности. Я позволяю ему там стоять, а сама беру еще одно пиво, неторопливо выпиваю, расплачиваюсь серебром и ухожу. Только когда я закрываю за собой дверь, тот нож падает. Спустя два дня в лес начинают приходить женщины и искать ту, что умеет заставлять ножи летать. Слышно, как они примирительно зовут:

– Выйди! Нам всё равно, ведьма ты или нет!

Я наблюдаю за ними сверху, из крон деревьев. Иногда я иду за ними на поляну, но остаюсь в кустарнике. Один или два раза я прошу горилл их отпугнуть. Но всё это меняется однажды вечером, когда в лес приходит какая-то старуха, а с ней еще одна женщина, которая говорит на сосоли – языке Увакадишу и Калиндара.

– Великая женщина леса, мы знаем, что ты ходишь где-то здесь, – говорит она.

Эти слова меня потрясают, хотя она еще ничего не произнесла. Должно быть, минуло уже лет десять, если не больше, когда я слышала знакомый мне язык. Они не слышали, как я подхожу сзади, пока я не чувствую дыхание той, что пониже ростом. Та оборачивается и подскакивает.

– Igkwirha! Igkwirha! – кричит она в испуге.

– Akuho igkwirha, дуреха, – говорит старуха. – Я говорю ей, что ты не ведьма.

– Даже на Юге для женщин не так уж много слов, – усмехаюсь я.

– А как тебя называют, если не ведьмой?

– Принцессой, – отвечаю я.

– Забавно.

– Чего ж тут забавного. Что вы хотите?

– О тебе идет молва. Она ширится среди женщин, потому мужчинам невдомек. Ты та, о ком рассказала маленькая девочка, мать которой думает, что мужчины пытались ее обесчестить. Говорят, ты отрубаешь мужчинам головы и маринуешь их кеке.

– Если все женщины такие взбалмошные, может, мне стоит помогать мужчинам? – спрашиваю я, просто чтобы увидеть, каков будет ответ. Женщина вздрагивает, но старуха, видно, повидала многое, и ее не пронять. Она рассказывает, как две луны назад у той женщины похитили сестру; похитил мужчина из Гепардовой Стаи, воинственных наймитов Огненного Буша, самой южной части Южных земель. «Спаси мою сестру или убей, если она испорчена», – просит она.

Я не говорю, что женщин не убиваю, и не собираюсь вызнавать, испорчена женщина или нет, потому что испортить женщину нельзя. Старуха смотрит на меня так, словно читает мои мысли.

– Просто верни девушку, – говорит она.

Старуха рассказывает, что девушку Гепардовая Стая умыкнула к северу от Марабанги, но ждет, пока я приму половину уплаты, и уже тогда разглашает, что случилось это в Маси, городе воров. Там, где нет ни одного дома выше одного этажа, потому что нет и отродясь не было людей, которые захотели бы там что-то строить или создавать, будь то дом, торговля или семья. Ни один мужчина или даже женщина – потому что кто может сказать, будет ли этот мужчина назавтра всё еще жив, а женщина превратится из шлюхи в воровку или наоборот. Все проезжают то место без остановок, но оно всё прирастает людьми, так что Маси город многолюдный, хотя назвать его городом язык не поворачивается. И если Гепардовая Стая повезет девушку туда, а не обратно на юг, то оставлять ее у себя они не думают.

– Мать у нее женщина бедная, и чтобы заработать серебро, продала четыреста своих дней.

– Изъясняйся проще, женщина.

– Она продала свою свободу. Здесь можно продавать себя в рабство и выкупать свободу обратно. Люди соблюдают соглашение.

– Если ты покупаешь человека в рабство, у тебя нет чести. Скажи ей, чтобы она вернула работорговцу деньги.

– Но он хочет поиметь мзду.

– Скажи ему, что Ведьма Серебряного Полнолуния скоро придет с ним рассчитаться.

Я выслеживаю их до подземного хода, ведущего к Зеленому озеру – не то чтобы кто-то из них пытался прятаться. По запаху можно понять, почему здесь никто не плавает и не ловит рыбу. Никто из тех людей не был оборотнем, а шкуры гепардов не единственное, что они носили, хотя убийство кошки-оборотня считается на Юге преступлением равным убийству. В целом их было не так уж мало – я насчитала по меньшей мере десять и три, – а ветер – не ветер – местами, подчас невпопад, всё еще хорохорился, что я ему не хозяйка. Из-за известкового налета и грязи этот лаз и вход в сердцевину города были так завалены мусором, что одновременно по нему мог пробираться только один человек. Идти приходится поступью, так как ноги вязнут в противно чавкающей грязевой каше, где вместе с илом намешано дерьмо всех зверей, какие только водятся. К середине узкий вход расширяется довольно существенно, так что идти можно почти не сгибаясь. Задувающий с озера ветер пробирает до костей, но он же приносит желанный свежий воздух.

Иногда выигрыш не в твоем положении, а в том, как ты им распорядишься. Я в подземном ходе со всеми этими громилами – или, наоборот, они со мной. Всего два направления, куда двигаться мне, и два пути для бегства у них. У них дубинки и кремневые ножи, острые, как кинжалы, у меня – кинжал и одна из их дубинок, подобранных в грязи. У них семь факелов, чтобы освещать путь, мне же свет не нужен, я вижу в темноте. Ветер – не ветер – слышит мой призыв и небольшим порывом задувает все факелы.

Девушку я возвращаю. Когда с Гепардовой Стаей покончено, те, кто еще жив, шарят в темноте по сломанным костям в поисках конечностей, пришить которые, впрочем, не поможет никакая наука. Те, кто издох, лежат, застряв в грязи, и их кровь смывается в озеро, отчего устье хода выглядит так, будто кровоточит. Волосатые ручищи я отпихиваю в стороны, косматые головы срывает и раскалывает ветер – не ветер. Кинжал выпадает из чьей-то руки, которую я пинком ломаю в локте. Нанося удары, рубя, пиная и кромсая всё, что подворачивается, я топаю к окраине подземного хода. Ветер – не ветер – довершает остальное. Когда я добираюсь до девушки, она даже не видит, кто ее хватает. Рот у нее